Ещё жива отзывчивая плоть.

      Ещё чудит, петляет колея.

      Поистине всемилостив Господь,

      когда щадит такую тварь, как я.

      Самовлюблённый жадный упырёк,

      что я творил! И что я говорил!

      А Он меня не только уберёг —

      Он мне с тобою встречу подарил.

      Моя пятидесятая весна

      перебирает ивовые плети,

      как будто на пятидесятилетье

      неладное задумала она:

      «Вот эта розга, – пробует, – длинна,

      та – коротка, а тоненькие эти

      и вовсе не откликнутся в поэте…

      Когда бы в молодые времена!»

      В юдоли, где мы обитаем,

      любое деяние – зло.

      А я уродился лентяем —

      и, стало быть, мне повезло.

      И, стало быть, спрошенный небом,

      скажу, незапятнанно бел:

      «Не брал. Не участвовал. Не был.

      Нескладные песенки пел».

      Не давать им пряников!

      Отхлестать орешником!

      Из-за этих праведников

      я считаюсь грешником!

      Повстречаешь – тресни-ка

      в лоб зелейной скляницей!

      Из-за этих трезвенников

      я считаюсь пьяницей!

      Стих утоплен в вермутах.

      Строки – нищета и сушь.

      Из-за этих лермонтовых

      я и не считаюсь уж!

      Звуки пошли не те —

      глухи, невнятны, тупы.

      Яблоки в темноте

      падают – словно трупы.

      Вот и сижу в саду,

      внемля недобрым звукам.

      Скоро ведь упаду

      с тем же коротким стуком.

      Достаётся нынче правдам —

      травят как хотят!

      Я сижу любуюсь прайдом

      рыженьких котят.

      Что мне правды! Что мне травли!

      Помыслы просты,

      как мелькающие в травке

      рыжие хвосты.

      Хуже злого костоеда зарубежный Кастанеда,

      и мосол, как кастаньета, жалко щёлкает в коленке,

      и черновики нетленки между томом Короленки

      и записочкой от Ленки затаились в аккурате

      в том бумажном зиккурате, что воздвигся у кровати,

      угрожая покарати мощным оползнем культуры —

      житием Бонавентуры, редкой книжицей «Уйгуры»

      и запиской этой дуры: дескать, где мой Кастанеда?..

      Тает жизнь в осеннем шелесте,

      усыхает, как лоза.

      У меня вставные челюсти

      и безумные глаза.

      Скальте, скальте зубы юные!

      Нет бы скальда поберечь

      за глаза его безумные

      и фарфоровую речь!

      Заклубились беды вороньём.

      Да и ладно!

      Съеду я куда-нибудь в район

      Таиланда.

      Там,