Отправившись в путь из гавани, мы всё время держались северных румбов, правя в Берген, дабы, как ты знаешь, совершить мену сукна на звериные шкуры. И далее, когда понесла нас буря, компас держался тех же румбов. Однако после Нордкапьего мысу (который московиты-поморы называют Мурманским) относило нас уже на восток, а потом, избавившись наконец от властной руки западного ветра, повернули мы поскорее на юг, надеясь кружным путём выйти в наши широты и отыскать путь домой. К тому же, не имея тёплой одежды, мы страдали от погоды, а надо тебе сказать, милая Мэри, что и в августе хлестал нас в этом море, которое называется в Московии Белым, снег.

      Но и на юге, в устье реки Двина, куда мы, наконец, после недели наблюдения пустынного берега, пристали, измученные, с разорванным такелажем и повреждённым рангоутом, почти без запасов вина, масла и провизии, и были приняты в поселении, носящем имя Святого Николаса, такое же, как и монастырь неподалёку, так вот, и здесь было отнюдь не жарко, а умеренно, несмотря на то, что и осень ещё не началась. Но самое удивительное, что и потом, когда меня под охраной отправили по приказу местных власть предержащих пред очи управителя этой земли в Москау, что находится по крайней мере в пятистах милях южнее, веришь ли, милая Мэри, и там, на широте Парижа, стояли такие холода, что птицы лежали мёртвыми, из многочисленных труб валил не чёрный, а белый дым, а причудливые шлемы стражников (называемые «айрихонка») покрывал слой инея.