Когда могущая Зима,

      Как бодрый вождь, ведет сама

      На нас косматые дружины

      Своих морозов и снегов, —

      Навстречу ей трещат камины,

      И весел зимний жар пиров.

      Царица грозная, Чума

      Теперь идет на нас сама

      И льстится жатвою богатой;

      И к нам в окошко день и ночь

      Стучит могильною лопатой….

      Что делать нам? и чем помочь?

      Как от проказницы Зимы,

      Запремся также от Чумы!

      Зажжем огни, нальем бокалы,

      Утопим весело умы

      И, заварив пиры да балы,

      Восславим царствие Чумы.

      Есть упоение в бою,

      И бездны мрачной на краю,

      И в разъяренном океане,

      Средь грозных волн и бурной тьмы,

      И в аравийском урагане,

      И в дуновении Чумы.

      Все, все, что гибелью грозит,

      Для сердца смертного таит

      Неизъяснимы наслажденья —

      Бессмертья, может быть, залог!

      И счастлив тот, кто средь волненья

      Их обретать и ведать мог.

      Итак, – хвала тебе, Чума,

      Нам не страшна могилы тьма,

      Нас не смутит твое призванье!

      Бокалы пеним дружно мы

      И девы-розы пьем дыханье, —

      Быть может… полное Чумы!

      Безбожный пир, безбожные безумцы!

      Вы пиршеством и песнями разврата

      Ругаетесь над мрачной тишиной,

      Повсюду смертию распространенной!

      Средь ужаса плачевных похорон,

      Средь бледных лиц молюсь я

      на кладбище,

      А ваши ненавистные восторги

      Смущают тишину гробов – и землю

      Над мертвыми телами потрясают!

      Когда бы стариков и жен моленья

      Не освятили общей, смертной ямы, —

      Подумать мог бы я, что нынче бесы

      Погибший дух безбожника терзают

      И в тьму кромешную тащат со смехом.

      Он мастерски об аде говорит!

      Ступай, старик! ступай своей дорогой!

      Я заклинаю вас святою кровью

      Спасителя, распятого за нас:

      Прервите пир чудовищный, когда

      Желаете вы встретить в небесах

      Утраченных возлюбленные души.

      Ступайте по своим домам!

      Дома́

      У нас печальны – юность любит

      радость.

      Ты ль это, Вальсингам? ты ль самый

      тот,

      Кто три тому недели, на коленях,

      Труп матери, рыдая, обнимал

      И с воплем бился над ее могилой?

      Иль думаешь, она теперь не плачет,

      Не плачет горько в самых небесах,

      Взирая на пирующего сына,

      В пиру разврата, слыша голос твой,

      Поющий бешеные песни, между

      Мольбы святой и тяжких