Ты прости, что пришел к тебе поздно-препоздно,

      И за то, что, бессонно сердясь, ждала.

      По молчанью, таящему столько «тепла»,

      Вижу, как преступленье мое серьезно…

      Голос, полный холодного отчуждения:

      – Что стряслось по дороге? Открой печаль.

      Может, буря, пожар или наводнение?

      Если да, то мне очень и очень жаль…

      Не сердись, и не надо сурового следствия.

      Ты ж не ветер залетный в моей судьбе.

      Будь пожар, будь любое стихийное бедствие,

      Даже, кажется, будь хоть второе пришествие,

      Все равно я бы к сроку пришел к тебе!

      Но сегодня как хочешь, но ты прости.

      Тут серьезней пожаров или метели:

      Я к цыганам-друзьям заглянул по пути,

      А они, окаянные, и запели…

      А цыгане запели, да так, что ни встать,

      Ни избыть, ни забыть этой страсти безбожной!

      Песня кончилась. Взять бы и руки пожать,

      Но цыгане запели, запели опять —

      И опять ни вздохнуть, ни шагнуть невозможно!

      Понимаю, не надо! Не говори!

      Все сказала одна лишь усмешка эта:

      – Ну а если бы пели они до зари,

      Что ж, ты так и сидел бы у них до рассвета?

      Что сказать? Надо просто побыть в этом зное.

      В этом вихре, катящемся с крутизны,

      Будто сердце схватили шальной рукою

      И швырнули на гребень крутой волны.

      И оно, распаленное не на шутку,

      То взмывает, то в пропасть опять летит,

      И бесстрашно тебе, и немножечко жутко,

      И хмельным холодком тебе душу щемит!

      Эти гордые, чуть диковатые звуки,

      Словно искры, что сыплются из костра,

      Эти в кольцах летящие крыльями руки,

      Эти чувства: от счастья до черной разлуки…

      До утра? Да какое уж тут до утра!

      До утра, может, каждый сидеть бы согласен.

      Ну а я говорю, хоть шути, хоть ругай,

      Если