А через пару дней райком прислал двоих,

      Хотели за вредительство мне припаять статейку.

      Хоть восемь мне – я сын жены врага для них,

      Ну, ничего, Бог спас – не сел я на скамейку.

      Я Фердинанд – ведь имя-то врага напоминает,

      А ничего, там бочка дегтя есть,

      В нее меня, малышку, с головою окунают.

      Из бочки вон бросают – ну ни встать, ни сесть.

      А деготь ведь для глаз полнейший яд!

      Глаза мои! Весь смехом я обсмеян,

      Спасли. Промыли – здесь помог мне брат,

      И маминым теплом, заботой я обвеян.

      Весна, разлив, местами лед стоит,

      А подо льдом, как под стеклом, видна.

      И щука плавает, и карп, и линь лежит.

      Там прошлогодняя просвечивает зеленью трава.

      Пешнею лед пробьешь – и вынимай руками,

      И в ямах плавником топорщится там ерш,

      И сом лениво шевелит усами,

      По ямам всех разлив туда занес.

      Спасибо Богу, рыба есть, а пищи нет другой,

      За ней в чувашскую деревню посылали,

      В листе капустном масло со слезой,

      А что трахома у крестьян – того не знали.

      Трахома – страшная болезнь для глаз.

      Но как-то пронесло, и мы не заболели,

      И сливочное масло то, немногое для нас,

      Я, мама, брат, Анюта быстро съели.

      Вот так и выжили, а в сорок третьем дальнем

      На полный риск поехали в Москву – суровою порой.

      Запрещено – прописки нет и карточек на пропитанье,

      Решила мама, все – домой, домой, домой.

      Дорога на Москву не заняла четыре дня.

      Два месяца те восемьсот мы ехали обратно.

      Конвой вышвыривал из угольных платформ тогда,

      Почти назад в Михайловку мы возвращались так-то.

      Приехали – квартира запечатана, чужая мебель там.

      Мы в коридоре месяцами ночевали, и надежда вся потухла.

      Как выжили, не знаю – с горем пополам

      От голода вдруг мама вся опухла.

      Мы – нелегальщина, и карточки не для нее,

      Истопником устроилась работать мама,

      И тонны уголька бросала день и ночь

      В пасть ненасытной той печи несчастная упрямо.

      Мой брат устроился учеником у ювелира,

      И к ювелиру генерал зашел тогда.

      Просил фашистский крест он припаять – да без задира,

      На золотую табакерку, и крепко припаять, и навсегда.

      У ювелира лысого все волосы поднялись дыбом,

      Фашистскую эмблему припаять на портсигар!

      Ну, подмастерью сунуть – пусть паяет мигом,

      А самому такое сделать – за решетку иль удар.

      Ну, припаял, пришло для нас спасенье —

      Четыре литра жира рыбьего он подарил тогда,

      Они спасли нас: мы поправились – отъелись,

      И блага этого, и генерала не забудем никогда.

      Ну, выжили – и всем передаем привет!

      Два брата. У обоих – высшее образованье.

      И