Длинный путь. Он много крови выпил.

      О, как мы любили горячо —

      В виселиц качающемся скрипе

      И у стен с отбитым кирпичом.

      Этого мы не расскажем детям,

      Вырастут и сами все поймут,

      Спросят нас, но губы не ответят,

      И глаза улыбки не найдут.

      Показав им, как земля богата,

      Кто-нибудь ответит им за нас:

      «Дети мира, с вас не спросят платы,

      Кровью все откуплено сполна».

      На холме под луною он навзничь лег,

      Шевелил волоса его ветер,

      Ленинградский смотрел на него паренек,

      Набирая махорку в кисете.

      Не луна Оссиана светила на них,

      И шюцкора значок на мундире

      Говорил, что стоим мы у сосен живых

      В мертвом финском полуночном мире.

      Егерь был молодой и красивый лицом,

      Синевою подернутым слабо,

      И луна наклонилась над мертвецом,

      Как невеста из дальнего Або.

      Паренек ленинградский закрутку свернул,

      Не сказал ни единого слова,

      Лишь огонь зажигалки над мертвым сверкнул,

      Точно пулей пробил его снова.

      Никаких не желаю иллюзий взамен,

      Будто ночь и полуночный час,

      И один прохожу я по улице Ренн

      На пустынный бульвар Монпарнас.

      Под ногами кирпичный и каменный лом,

      Спотыкаясь, блуждаю я здесь,

      И на небе, что залито черным стеклом,

      Ничего не могу я прочесть.

      «То ошибка! – я ночи кричу. – Ведь она

      Не в Помпее жила, это ложь,

      Так зачем этот мрак, не имеющий дна,

      Этот каменный, пепельный дождь.

      О, не дай же ей, ночь, погибать ни за что,

      Разомкнись и ее пожалей,

      Беспощадной, светящейся лавы поток

      С пикардийских вулканных полей».