Минуло еще четыре дня. На второй я узнала, что колдун умеет смеяться – мы допили самогон, и я выболтала историю с назначением Филиппа учителем мальчишек-десятилеток. На третий он смешил меня, оказавшись отменным рассказчиком. Майорин поведал мне байку про вирицких стражников, написавших рапорт по «мутному» трупу, который отловил один сознательный житель в городской речке. Беда была в том, что убивали в Вирице не реже, чем в любом другом городе. Совсем уж кровавые дела списывали на теневых, коих с закатом выползало великое множество. Но вот утопленников и «выпавших» из окна старались отрядить в разряд самоубийц и случайных происшествий…

      – Этот же, как назло, был прикован к куску гранита и связан. Хитроумный сотник не сдался и сочинил целый опус, который потом на всех углах скандировали неведомо как добравшиеся до бумаги скоморохи. Как выяснилось, сначала мертвец приковал себя цепью к граниту, а потом связал, чтобы не впадать в соблазн открыть замок кандалов, когда начнет тонуть.

      Я отдышалась, утирая слезы:

      – Надо было добавить: а ключ съел!

      – Порекомендую тебя сотнику. Не думаю, что это последний случай, – усмехнулся колдун.

      Но и злить меня он не переставал, каждый раз находя все более изощренный способ задеть побольнее. Я послушно злилась, ругалась, когда он в очередной раз подставлял мне подножку. Бесилась, когда бегала по лесу за зайцем, пытаясь попасть в него из лука, утыкав стрелами все окрестные деревья. Заяц оказался счастливчиком – в него я попасть так и не смогла, а на ужин мы в тот вечер ели кашу. Палки мы крошили одну за другой, один раз мне даже удалось ткнуть этой палкой колдуна, за миг до того, как она рассыпалась пеплом прямо в моих руках. Исток поднимал голову, но послушно стихал. Не знаю, насколько тут было моей силы воли, а насколько спокойного голоса колдуна, вкрадчиво убеждающего исток скрыться обратно и не портить жизнь хорошему человеку. Подозреваю, под «хорошим человеком» он имел в виду совсем не меня.

      Мы сидели у костра, мужчина мирно прихлебывал из кружки настой таволги. За эти восемь дней он выспался, загорел и даже раз побрился. Этого подвига хватило ненадолго, с бородой вид у него был благообразный, с трехдневной щетиной – разбойничий. Может, ему действительно шло, может, я просто привыкла, но он перестал походить на неприкаянного бродягу. Обычный молодой мужик, в меру ехидный, в меру упрямый…

      – Ладно, по крайней мере, на людей ты больше не кидаешься. Можно и в Инессу ехать.

      – Уже?

      – Понравилось на вольных хлебах или со мной?

      – Невелика наука – тебя терпеть, – фыркнула я, не отвечая на прямой вопрос.

      – Если терпишь меня, вытерпишь и других.

      – Самомнение притуши, костер не видно, – парировала я, и Майорин довольно осклабился. Верно,