Дождь в лицо и ключицы,

      и над мачтами гром.

      Ты со мной приключился,

      словно шторм с кораблем.

      То ли будет, другое…

      Я и знать не хочу –

      разобьюсь ли о горе,

      или в счастье влечу.

      Мне и страшно, и весело,

      как тому кораблю…

      Не жалею, что встретила.

      Не боюсь, что люблю.

      Цветы росли в оранжерее.

      Их охраняли потолки.

      Их корни сытые жирели

      и были лепестки тонки.

      Им подсыпали горький калий

      и множество других солей,

      чтоб глаз анютин желто-карий

      смотрел круглей и веселей.

      Цветы росли в оранжерее.

      Им дали света и земли

      не потому, что их жалели

      или надолго берегли.

      Их дарят празднично на память,

      но мне – мне страшно их судьбы,

      ведь никогда им так не пахнуть,

      как это делают сады.

      Им на губах не оставаться,

      им не раскачивать шмеля,

      им никогда не догадаться,

      что значит мокрая земля.

      Хочу я быть невестой,

      красивой, завитой,

      под белою навесной

      застенчивой фатой.

      Чтоб вздрагивали руки

      в колечках ледяных,

      чтобы сходились рюмки

      во здравье молодых.

      Чтоб каждый мне поддакивал,

      пророчил сыновей,

      чтобы друзья с подарками

      стеснялись у дверей.

      Сорочки в целлофане,

      тарелки, кружева…

      Чтоб в щёку целовали,

      пока я не жена.

      Платье мое белое

      заплакано вином,

      счастливая и бедная

      сижу я за столом.

      Страшно и заманчиво

      то, что впереди.

      Плачет моя мамочка, –

      мама, погоди.

      …Наряд мой боярский

      скинут на кровать.

      Мне хорошо бояться

      тебя поцеловать.

      Громко стулья ставятся

      рядом, за стеной…

      Что-то дальше станется

      с тобою и со мной?..

      Мне скакать, мне в степи озираться,

      разорять караваны во мгле.

      Незапамятный дух азиатства

      до сих пор колобродит во мне.

      Мне доступны иные мученья.

      Мой шатер одинок, нелюдим.

      Надо мною восходят мечети

      полумесяцем белым, кривым.

      Я смеюсь, и никто мне не пара,

      но с заката вчерашнего дня

      я люблю узколицего парня

      и его дорогого коня.

      Мы в костре угольки шуровали,

      и протяжно он пел над рекой,

      задевая мои шаровары

      дерзновенной и сладкой рукой.

      Скоро этого парня заброшу,

      закричу: «До свиданья, Ахат!»

      Полюблю я султана за брошку,

      за таинственный камень агат.

      Нет, не зря мои щёки горели,

      нет, не зря загнала я коня –

      сорок жён изведутся в гареме,

      не заденут и пальцем меня.

      И опять я лечу неотрывно

      по степи, по ее ширине…

      Надо мною колдует надрывно

      и трясет бородой шурале…

      Там в море паруса плутали,

      и, непричастные жаре,

      медлительно