Читая Тэффи. Геннадий Николаевич Седов
Читать онлайн книгу.
улыбкой издатель Проппер прибавил ей две копейки за строчку, просил что-нибудь еще в этом роде.
– Чтоб против шерстки. Ага?
Гладить против шерстки власть имущих становилось в России модой: страна стремительно левела. В обществе шли разговоры о новых веяниях, в парикмахерской рядом с ней завивалась краснощекая бабища, содержательница извозчичьего двора, говорила парикмахеру:
– Я, мусью, теперь прямо боюсь из дому выходить.
– Чего же так?
– Да, говорят, скоро начнут антиллигенцию бить. Ужасти как боюсь!
Встретила в одном доме приехавшую из-за границы баронессу, та возмущалась, отчего в России нет до сих пор карманьолы?
– Какая же революция без карманьолы? Карманьола веселая песенка, под которую пляшет торжествующий народ. Я напишу музыку, а кто-нибудь из ваших поэтов пусть напишет слова…
Публицисты писали бичевавшие строй статьи и сатиры, старые генералы брюзжали на скверные порядки, нелестно отзывались в приватных беседах о личности царя. В Петербурге поставили запрещенную пьесу «Зеленый попугай» из времен французской революции, всенародно любимую благочестивую «Ниву» вытеснил «Пулемет» Шебуева, на одной из обложек которого красовался отпечаток окровавленной ладони, черт-те что! Встретила как-то старую приятельницу матери, вдову видного сановника, сподвижника и друга реакционера Каткова. «Хочу почитать «Пулэмет», – сообщила. – Сама купить не решаюсь, а Егора посылать неловко, он не одобряет новых веяний» (Егор был ее старый лакей).
– Надин знакома с социалистами, – подразнила как-то мать старшего брата, бывавшего в придворных кругах.
«Ну, начнется буря», – подумала она.
– Ну, что ж, дружок, – лукаво улыбнулся дядюшка, – молодежь должна шагать в ногу с веком.
Так-то!
Восторженный ленинец Прокофьев всерьез, судя по всему, вознамерился приобщить ее к социалистической идее. Знакомил с друзьями. С загадочной особой Валерией Ивановной, которую на самом деле звали иначе, «Валерия Ивановна» было ее кличкой. С товарищем Каменевым, товарищем Богдановым, товарищем Фин-Енотаевским, товарищем Коллонтай. Собравшись в круг товарищи горячо говорили о малопонятных вещах. О съездах, резолюциях, кооптациях. Повторяли часто слово «твердокаменный», ругали каких-то меньшевиков, цитировали Энгельса утверждавшего, что на городских улицах вооруженная борьба невозможна. Привели однажды простого рабочего, товарища Ефима. В дискуссиях Ефим, как и она, не участвовал, молча слушал, покашливал в кулак, мял кепку. Потом исчез («Арестован», – мимоходом заметил Прокофьев). Через несколько месяцев появился вновь, абсолютно неузнаваемый: новенький светлый костюмчик, ярко-желтые перчатки. Сидел рядом держа на весу руки.
– Перчатки боюсь попачкать, – объяснил. – Буржуем переодели, чтоб внимания не привлекать.
– Вы сидели в тюрьме? Тяжело было?
– Нет, не особенно.
И следом с добродушной улыбкой:
– На Рождество гуся давали.
Нравился ей заведующий редакцией товарищ Петр Петрович Румянцев. Вполне буржуазный тип, веселый, остроумный, любитель