То была деловая встреча,

      Я заочно едва был знаком,

      Но о личном не мыслилось речи,

      В данном случае – морали закон.

      В том кафе на столе – чай, бумаги,

      Из окна – вид на храм и надсад,

      И слова Ваши нежно звучали,

      Я молчал, сам себя не узнав.

      Чтоб напомнить, что с Вами мужчина,

      Не какой – то бесполый кретин,

      К Вам придвинулся некою силой,

      Вашу ногу с моею скрестил.

      И как будто бы в смысл вникая,

      В том углу, все того же кафе,

      Я ваш взгляд на своем замыкаю,

      И я чувствую – все здесь по мне:

      И отрадное мыслей слиянье,

      И скрещение душ, их накал —

      Но приходит, как взрыв, осознанье,

      Пастернак о скрещеньи писал.

      И откуда он взял эту силу,

      Видеть краску на бледном лице,

      Храм в окне, эту раннюю зиму

      И одно лишь из сотен кафе?

      Так нежданную мною влюбленность,

      И совсем без надежды любовь,

      И внезапную душ оголенность,

      От лица уходящую кровь.

      Вот и все. И окончена встреча,

      Лишь невинность скрещения ног,

      Слов прощальных порывистый ветер,

      И сочувственный шепот чулок.

      Однажды осенью увижу первый снег,

      Застенчивый, в сиянии лучистом,

      И будто времени неукротимый бег

      Он прячет под покровом серебристым.

      Ступлю ногой, и вновь листа пожар,

      Безжизненный, распластанный и жалкий,

      Их прелый запах, тонкий и опальный,

      Как в бане остывающий запар.

      Не пожалею первой белизны,

      Пройдусь по ней, с нажимом хрустну,

      В отместку неотвеченному чувству,

      Взамен несбывшейся мечты.

      Снег равнодушен к свету фонаря,

      Рассеянному так меланхолично,

      Они едва знакомы лично,

      Не ведая, что выпала судьба.

      Все потому, что желтизна,

      С отливом розового цвета,

      Уже предсказана поэтом

      И нежно одушевлена.

      Фонарный свет – примета Мандельштама,

      Как рыбий жир для детства тех времен,

      На снег ложится он, не зная срама,

      Все ночи зимние они теперь вдвоем.

      А я, испортив девственный покров,

      Так глупо и без сожаленья,

      Возможно, растоптал любовь

      Того, о ком стихотворенье.