Смутный голос во мне возник,

      как прямая черта пунктира:

      – Где кончается твой язык,

      возникает граница мира!

      Но я русич! Ужель во мне

      языковый барьер и пена?

      За Россию сгореть в огне,

      в землю вбитым быть по колено?

      Я же русич! Ужель во мне

      только злоба, стремленье к битве,

      словно страннику на коне

      не нужна о любви молитва?

      Снова голос, как будто рык,

      раздающийся из надира:

      – Где кончается твой язык,

      возникает граница мира!

      Значит, всё же наоборот!

      Глас сомненья с меня снимает:

      ведь любовь только там живёт,

      где тебя всегда понимают!

      Что случилось снова с вольною Россией?

      Ей сменил обнову вроде как Мессия.

      Заиграли дудки в полдень раскалённый,

      пляшут незабудки – все они гулёны.

      Не откусишь злата, не поймёшь несчастья.

      Русь не стала свята в денежном ненастье.

      Всякий рвётся к власти – это стало модным!

      Где же наше счастье? Что же наши годы?

      Не хватает силы взлёту на изломе,

      но живёт Россия в лютом буреломе!

      Но пройдёт невестой в клевере и мяте!

      Все мы будем вместе с нашей Русью святы.

      Пьяные дворяне – в лоскуты, в дремоту.

      Все мы россияне, все мы обормоты…

      За окнами гуляет новый век.

      Но что ему? Ему никто не нужен.

      Лишь время укорачивает бег,

      Одетое в плюмаж из белых кружев.

      Лишь на каноне тонкая свеча

      рыдает об исчезнувшем столетье.

      и ветер, по привычке в дверь стуча,

      плетёт свои таинственные сети,

      которыми опутаны дома.

      Январь упрямо день за днём листает

      и кажется, что белая зима

      пришла затем, чтоб больше не растаять.

      Но лёгкий бриз в июльскую жару

      и вспоминаю: так меня ласкала

      прекрасная царица на пиру

      и Золушка, желающая бала,

      Воздушное касание руки,

      как ветерок, тревожит и ласкает,

      Мы так с тобою были далеки,

      волшебница по имени Морская.

      Осеннего солнца овал.

      Опала листва. И твоими

      глазами я бредил и звал,

      и тихо шептал твоё имя.

      Ранимый – поэтому хам,

      беспечный, как рыцарь удачи,

      в душе не построивший храм

      и видевший как-то иначе

      всю эту беспутную жизнь,

      которая будет иною

      лишь после гулянок и тризн,

      и, может быть, нового Ноя.

      Осеннего солнца овал.

      Забыто заветное имя.

      Я жизнь беззаботно проспал,

      но с бабами…

      И какими!

      Ну, куда же ты, скажи мне, идёшь?

      Без меня ты все равно пропадёшь.

      Тихо ляжет перекрёсток дорог

      нерешённою проблемой у ног.

      Много было, много будет и есть

      самых нежных, самых правильных здесь.

      Но на том, на непроезжем пути

      никого тебе уже не найти.

      Ну, куда же ты из дома в бега,

      даже если за порогом снега,

      даже если стынь и стон, и война…

      Ты забыл, что я осталась одна!

      Ты идешь туда, где жизнь-круговерть,

      а