Летит над болотом зелёная мреть

      и жизнь засосало в болото

      настолько, что хочется лечь, помереть —

      не слушать болота икоту.

      Тускла позолота на Божьих церквах,

      по кочкам бредут пилигримы.

      И в этих не русских, но русских краях

      всё зимы да зимы, да зимы.

      Народ!

      Помолись, оглядись не спеша —

      на родине ты иль в изгнанье?

      Тогда ты поймёшь, как рыдает душа,

      как страждет она покаянья.

      Ты меня разбуди, но только

      не на утренней белой зорьке:

      воздух утра хмельной и горький,

      словно первой любви настойка.

      Ты меня разбуди, но в полдень

      нестерпимое солнце светит

      или рыщет колючий ветер,

      чтоб обиды свои припомнить.

      Ты меня разбуди, но вечер

      не для этого красит окна

      негасимым кровавым оком —

      не со мною он ищет встречи.

      Ты меня разбуди, но в полночь

      не моей ты желаешь ласки.

      Лучше спать мне и видеть сказки,

      чем невидящий взгляд запомнить.

      Ты меня разбуди…

      Постоянный страх оказаться вне

      досягаемости земли.

      И поэтому снова не спится мне,

      если рядом жгут корабли.

      Если душу тревожит забытый хмель

      неземных продувных морей.

      Если снова поёт беззаботный Лель

      у закрытых чужих дверей.

      Не стареющий странноприимный дом,

      что на Млечном стоит пути,

      где родился и жил, и умрёшь шутом,

      где любимую не найти,

      где ухватит за полу малины куст:

      мол, куда ты, дурной, постой!

      Воздух сумерек снова и прян и густ —

      старорусский крутой настой.

      С той ли, с этой ли стороны

      ожидается дым-пожар?

      Иль