По задворкам нахальная вьюга

      продолжает собакой шнырять.

      Люди ищут в потёмках друг друга

      для того чтобы вновь потерять.

      Не могу быть сложнее и проще,

      не хочу воду в ступе толочь.

      А по мартовской Марьиной Роще

      за деревьями прячется ночь

      не мрачна, не страшна – неоглядна.

      Я по ней не блуждал никогда.

      Ты – мой свет.

      Ты – моя Ариадна.

      Невечерняя в небе звезда.

      Но в ночи водопадовы струи

      могут вдребезги камень разбить.

      Возврати мне мои поцелуи,

      чтобы смог я тебя разлюбить.

      – А что там, на улице: март или ночь?

      – Не знаю, не пробовал. Может быть, вьюга?

      И ветер шарахнулся прочь от испуга,

      и жизнь, как собака, уносится прочь.

      – Точь-в-точь полотно богомаза Петрарки…

      – Да он же поэт. Ты о чем говоришь?..

      Он в песнях своих воспевает Париж

      и пишет роман без единой ремарки.

      – Ремарк. Это тоже поэт или где?

      – Ремарк – это нашей Чукотки столица,

      тебе не мешало бы опохмелиться,

      а то все твердишь об ударном труде.

      И шастает женщина.

      Женщина-львица.

      По темной аллее, по горькой душе.

      Ей фугу сложил футболист Беранже…

      И в марше Шопена мне все это снится.

      Нет ничего необычного

      в том, что печален свет,

      в том, что пустым привычкам

      в мире названья нет.

      В том, что перечеркнуло

      сетью слепых дождей

      судорожные скулы

      верящих в быт людей.

      Верящих в невозможное

      счастье житейских драм.

      Как же, порою, сложно

      люди приходят в храм.

      Слушаю ночь тревожную,

      верю прожитым дням.

      Как же, порою, сложно

      воцерковляться нам.

      Смейся!

      Смейся, ликуя, Эллада,

      словно в дни олимпийского года.

      Эта женщина – капелька яда

      в кубке пенного пряного мёда.

      За неё умирали фаланги

      в бесконечной безудержной сече.

      Жизнь, она не красива с изнанки,

      будто роща олив после смерча.

      Улыбнётся лукаво Адонис

      и печально посмотрит Психея:

      словно пену морскую в ладонях,

      он её удержать не сумеет.

      Смейся!

      Смейся, ликуя, Эллада!

      Не Гомера поймали на слове.

      Александру на битву не надо,

      Александра сразили в алькове.

      На каменные клинописи лиц

      светила лик, простреленный навылет,

      глядит из-под слабеющих ресниц;

      на сгустки и клубы белёсой пыли,

      осевшей на деревья и на птиц;

      на лица зданий и отживших клёнов,

      и нет уже различий