Исчезают хрустальные замки.

      По расхристанному календарю

      хлопья снега, скуля, как подранки,

      улетают в больную зарю.

      Говорю.

      Говорим.

      Разговоры

      вместо жизни и вместо любви,

      словно снег,

      что окажется скоро

      каплей влаги.

      Подснежник сорви,

      закуси его нежную зелень

      да смотри на восток, там, где снег,

      будто егерем, мартом подстрелен

      и где вьюга закончила бег —

      берег сна, нескончаемый берег

      не дождавшихся жён и невест.

      А на стыке Европ и Америк

      люпус люпуса всё-таки съест.

      Так в подранков впиваются волки

      и по насту, просевшему стон.

      Лишь на замки хрустальных осколки

      капли сна, словно слёзы с икон.

      По острогрудым ветхим крышам

      плывут Москвы печальной запахи.

      Не дай вам Бог остаться лишним

      на многолюдном вечном празднике.

      И не понять, и не услышать

      стихи, оброненные мальчиком.

      И только запахи по крышам

      да кот, свернувшийся калачиком.

      И вековечный зов:

      любимый!..

      И крик безмолвия:

      любимая!..

      Проходит день невозвратимый,

      проходит жизнь невозвратимая.

      По стенам пляшет лунный зайчик,

      реальность, связывая с небылью.

      Но слышу снова:

      был ли мальчик?

      быть может, мальчика и не было?

      Кружится зима снежная.

      Неженка моя нежная,

      ты ответь-скажи, где ж они

      ласковые дни в пламени

      взгляда