Хочешь – милуй,

      хочешь – казни.

      Только будут слова

       просты:

      дай взаймы из твоей казны

      хоть немножечко

       доброты.

      Потому что моя

      почти

      на исходе.

       На самом дне.

      Погубить ее,

      не спасти —

      как с тобою

       расстаться мне!..

      Складки,

       врезанные у рта,

      вековая тяжесть в руках…

      Пусть для умников

      доброта

      вновь останется

       в дураках!..

      Простучит по льдинам апрель,

      все следы на снегу замыв…

      Все равно мы

       будем добрей

      к людям,

      кроме себя самих!

      Все равно мы

       будем нести

      доброту

      в снеговую жуть!..

      Ты казнить меня

      погоди.

      Может,

       я еще пригожусь.

      Приходит врач, на воробья похожий,

      и прыгает смешно перед постелью.

      И клювиком выстукивает грудь.

      И маленькими крылышками машет.

      – Ну, как дела? —

       чирикает привычно. —

      Есть жалобы?.. —

      Я отвечаю:

       – Есть.

      Есть жалобы.

      Есть очень много жалоб…

      Вот, – говорю, —

       не прыгал с парашютом…

      Вот, – говорю, —

       на лошади не ездил…

      По проволоке в цирке не ходил…

      Он морщится:

      – Да бросьте вы!

      Не надо!

      Ведь я серьезно…

      – Я серьезно тоже.

      Послушайте, великолепный доктор:

      когда-то в Омске

       у большой реки

      мальчишка жил,

      затравленный войною…

      Он так мечтал о небе —

       синем-синем!

      О невозможно белом парашюте,

      качающемся в теплой тишине…

      Еще мечтал он

       о ночных погонях!

      О странном,

      древнем ощущенье скачки,

      когда подпрыгивает сердце к горлу

      и ноги прирастают к стременам!..

      Он цирк любил.

      И в нем —

       не акробатов,

      не клоунов,

      не львов,

       больших и грустных,

      а девочку,

       шагающую мягко

      по воздуху,