Горами горный храм от мира отделен,

      Как он возник? Как здесь внезапно вырос?

      На скатах скал растет прелестный ирис,

      Жасмин взбегает медленно на склон.

      Течет ручей. И ловит рыбу выдра…

      Ну, где еще подобный встретишь край?

      И мог бы – я другого бы не выбрал!

      А впрочем, где-то есть гора Пэнлай.

      Вход в старый храм, попробуй, отыщи!

      Кустарником порос, обвит лозою.

      Цветы упали с крыши после ливня…

      И только птицы пеньем тешат слух.

      Сиденье Будды поросло травой,

      На постаменте стерлась позолота.

      Не видно даты на плите надгробной:

      Тан или Сун? – ответить трудно мне.

      Дырявый мостик. Дождь идет лениво.

      Смеркается, хотя еще не вечер.

      Рыбак в плаще стоит, слегка растерян.

      Из-за реки звон колокола слышен.

      Так тихо, грустно. Осень наступает.

      Качнулся стебель водяного риса.

      Песочный гусь проплыл неторопливо.

      Вода прозрачна… Осень наступает.

      Холодное и сырое, на меня надвигается

      дыханье осенней Венеции.

      Теперь, когда лето

      с его испариной и сирокко,

      словно по волшебству, прошло,

      жесткая сентябрьская луна

      предвещая дурное,

      освещает город из воды и камня,

      что открывает свой лик медузы,

      гибельно и заразно.

      Мертвенна тишина затхлых каналов

      под водянистой луной,

      кажется, в каждом из них

      покоится труп Офелии:

      могилы, усыпанные разложившимися цветами

      и прочей растительной гнилью,

      где под плеск воды проплывает мимо

      призрак гондольера.

      О венецианские ночи —

      без петушиного крика,

      без шума фонтанов,

      мрачные ночи в лагуне,

      ничей нежный шепот не оживляет их,

      зловещие завистливые дома,

      отвесно стоящие над каналами,

      спящие бездыханно,

      сейчас, как никогда,

      тяжесть ваша на сердце моем.

      Нет здесь ни порывистых погребальных ветров,

      как в сентябре в горах,

      ни запаха срезанной виноградной лозы,

      ни купаний заплаканных ливней,

      ни шелеста листопада.

      Пучок травы, желтеющий и умирающий

      на подоконнике —

      вот и вся венецианская осень.

      Так, в Венеции, времена года бредят.

      Вдоль ее площадей и каналов —

      одни растерянные огни,

      огни, грезящие о доброй земле,

      душистой и плодородной.

      Только