Во время оных лет

      Оракул в Греции столь много почитался,

      Что каждый исполнять слова его старался

      И сам искал себе преднареченных бед,

      Дабы сбывалось то неложно,

      Что только предсказать возможно.

      Царевна оставляет град;

      В дорогу сказан был наряд.

      Куда? От всех то было тайно.

      Царевна наконец умом

      Решила неизвестность в том,

      Как все дела свои судом

      Она решила обычайно,

      Сказала всей своей родне,

      Чтоб только в путь ее прилично снарядили

      И в колесницу посадили,

      Пустя по воле лошадей,

      Без кучера и без возжей:

      «Судьба, – сказала, – будет править,

      Судьба покажет верный след

      К жилищу радостей иль бед,

      Где должно вам меня оставить»

      По таковым ее словам

      Не долго были сборы там.

      Готова колесница,

      Готова царска дочь, и вместе с ней царица,

      Котора Душеньку не могши удержать,

      Желает провожать.

      Тронулись лошади, не ждав себе уряда:

      Везут ее без поводов,

      Везут с двора, везут из града

      И, наконец везут из крайних городов.

      В сей путь, короткий или дальний,

      Устроен был царем порядок погребальный.

      Шестнадцать человек несли вокруг свечи

      При самом свете дня, подобно как в ночи;

      Шестнадцать человек с печальною музыкой,

      Унывный пели стих в протяжности великой;

      Шестнадцать человек, немного тех позадь,

      Несли хрустальную кровать,

      В которой Душенька любила почивать;

      Шестнадцать человек, поклавши на подушки,

      Несли царевины тамбуры и коклюшки,

      Которы клала там царица-мать,

      Дорожный туалет, гребенки и булавки

      И всякие к тому потребные прибавки.

      Потом в параде шел жрецов усатых полк,

      Стихи Оракула неся перед собою.

      Тут всяк из них давал стихам различный толк,

      И всяк желал притом скорей дойти к покою.

      За ними шел сигклит и всяк высокий чин;

      Впоследок ехала печальна колесница,

      В которой с дочерью сидела мать-царица.

      У ног ее стоял серебряный кувшин;

      То был плачевный урн, какой старинны греки

      Давали в дар, когда прощались с кем навеки.

      Отец со ближними у колесницы шел,

      Богов прося о всяком благе,

      И, предая судьбам расправу царских дел,

      Свободно на пути вздыхал при каждом шаге.

      Взирая на царя, от всех сторон народ

      Толпился близко колесницы,

      И каждый до своей границы

      С царевной шел в поход.

      Иные хлипали,