Должно быть, она все-таки поспала, но из-за смены часовых поясов, искусственного освещения и того, что они летели против солнца, она не могла сказать, сколько – полчаса или пять часов. Ее сосед храпел, свесив голову набок.

      Самолет нырнул, и появилась бортпроводница, чтобы коснуться двумя пальцами всех верхних багажных камер. Все под контролем. Фиона хотела бы вечно жить в самолете.

      Ее сосед не просыпался, пока не подали завтрак. Он заказал кофе, с несчастным видом.

      – Чего я реально хочу, – сказал он Фионе, – так это виски.

      Она не предложила угостить его. Он поднял оконную шторку. По-прежнему темно.

      – Мне не нравятся эти самолеты, – сказал он. – Семьсот шестьдесят седьмые.

      Она не удержалась и спросила:

      – Почему?

      – Да, в прежней жизни я на таких летал. В одной из многих прежних жизней. Мне не нравится угол шасси.

      Следующая мошенническая схема? Начало его непутевой истории, как он потерял работу, а, может, заодно и жену? Он выглядел слишком молодо, чтобы у него могли быть прежние жизни, или хотя бы одна прежняя жизнь, достаточно долгая, чтобы ему доверили настолько большой самолет. Разве для этого не требовались годы практики?

      – Это небезопасно? – сказала она.

      – Ну, знаете, это все совершенно безопасно и совершенно небезопасно. Вы же несетесь по воздуху, так? Чего вы ожидаете?

      Он казался достаточно трезвым, чтобы она могла не опасаться, что его на нее вырвет или он положит руку ей на колени. Просто говорил немного громче обычного. Она против желания продолжала говорить с ним. Хоть какое-то занятие. И ей было любопытно, что еще скажет этот мошенник, как его план будет разворачиваться дальше.

      Он сказал ей, что давал имена каждому самолету, который пилотировал, а она сказала, что ее дочь давала имена вообще всему – зубным щеткам, человечкам из Лего, сосулькам за окном ее спальни.

      – Охренеть как круто, – сказал он, и эта оценка казалась явно завышенной.

      Когда