ВНАЧАЛЕ БЫЛА ЛЮБОВЬ. Философско-исторический роман по канве событий Холокоста. Том I. Части I-II. Николай Боровой
Читать онлайн книгу.
удары последних аккордов словно сообщают страшно, безжалостно же, горько – всё кончилось, более нет человека. Эта вещь необычайно коротка, хорошее исполнение ее занимает едва ли чуть более минуты, но успевает выплеснуть в мир кажется бесконечность смыслов, самых значимых и трагических чувств, вселенную опыта, жизни и судьбы человека, повергнуть чуткого, понимающего слушателя в шок и холодный пот. Невзирая на кажущуюся структурную простоту тем, это очень сложная, богатая смыслами и оттенками чувств и мыслей вещь, которую тяжело исполнить по-настоящему хорошо. Для этого необходимы и настоящее мастерство, и тонкость, чуткость и глубина философского, внутреннего, а не только музыкального ее понимания – и потому хорошо ее исполняют очень редко. Шквал первых звуков должен побежать легко, но не слишком изящно и виртуозно, чем грешат и большие мастера, иначе полностью сглатываются, исчезают их страшный смысл и могучая эмоциональная сила. А если не дай бог происходит сбой темпа или же исполнитель толкует presto e con fuoco как allegro molto, и звуки бегут тяжело и вязко, то исполнение можно считать погубленным. Венчающие бег начальных звуков удары аккордов должны быть сильными и надрывными, но не тяжелыми, а пауза между ними и открывающим вещь «бегом звуков» – мизерной и едва ощутимой, выдержанной в точности и не дай бог не затянутой. Пускающиеся далее звуки вальса, должны литься в хорошо оживленном темпе, быть и беглыми, и легкими, но не слишком, а вот их мажорно поэтичное развитие, означающее забытье прощающегося и умирающего человека в воспоминаниях, должно происходить в темпе чуть замедленном, вообще – хорошее исполнение этой пьесы требует от пианиста очень тонко и чувствовать перепады темпа и воплощать их, иначе – вся бездна глубочайших, пронизывающих музыку пьесы смыслов словно бы исчезает, проглатывается. Эта вещь – одна из святых для него, и к ее исполнению он относится трепетно. Один раз произошел даже забавный случай. Войцех слушал этот вальс на концерте в краковской филармонии, парадный вход в которую издалека даже чуть просматривается из окон Коллегиум Новум, и играла его маститая пианистка, немка в расцвете лет, профессор Берлинской музыкальной академии. Дослушав, потрясенный, до возвращения вальсовой темы, не то что просто возмущенный, а пришедший в ярость, покрасневший лицом и желающий браниться грязной рыночной руганью, Войцех вскочил с кресла на первом ряду, чуть не сорвав исполнение, и вылетел из зала. Ему показалось в первые мгновения, что пианистка – сошла с ума или от рождения попросту идиотка, или же хозяйка колбасной лавки с оплывшим смальцем душой, бравшая частные уроки игры, таким абсурдным и неприемлемым казалось то, что он слышал. Возникало ощущение, что та просто не понимала и даже не попыталась понять, что есть музыка, к которой она осмелилась прикоснуться, о чем эта музыка написана и что означают звуки, которые она бездумно, с абсурдной