Сиротский дом трехэтажный. В стенах глаза и уши,

      Если бывал – так знаешь. Не бывал – не поймешь!

      Давал император трешку в год на живую душу.

      «Смоешься – станешь вором. Не смоешься – так помрешь».

      И вышла такая привычка: загнут на любом из следствий:

      «Что же это вас толкнуло? Кто папа и мама вам?» —

      Встанет Черный и скажет: «Очень приличное детство,

      Очень прекрасная мама, а воровал я сам!»

      Наутро довез их поезд до самого края свету,

      Ссадил и поехал дальше, куда-то в тартарары.

      Взглянули на солнце – нету! Взглянули на звезды – нету!

      И нету на белом свете другой подобной дыры.

      Кто-то сказал в молчанье: «Зовется город Сорока…»

      И даже те, что успели приговор позабыть,

      Тут при помощи пальцев вновь сочтя свои сроки,

      Загрустили, что долго придется в Сороке быть.

      Они прошли через город без песен и разговоров.

      Никто не кидался к окнам, не выбегал встречать:

      Мало ли на работу ведут через город воров —

      К ним раз навсегда привыкли и бросили замечать.

      А если и замечали, то говорили мельком:

      «Снова ведут рабсилу…» И, уловив на слух,

      Воры, сердясь, считали это названье мелким,

      Вставал на дыбы их гордый паразитарный дух.

      Черный сказал с усмешкой: «Вот оно – Белое море.

      Если казенным сладким подавишься калачом,

      Если засохнешь с горя, если тоска уморит,

      Снегом тебя засыпет, и никто не при чем».

      И повернули в поле. Вот бы сейчас самовара!

      Хватить бы по два стакана, по третьему наливать.

      Идут в шикарных пальтишках девчонки с Тверского бульвара,

      Их еще не успели переобмундировать.

      Черный на них смеется, на моды их и фасоны.

      Он бы за них копейки ломаной не отдал.

      Но их манто и чулочки немного не по сезону.

      А это удачный повод, чтоб учинить скандал.

      Черный подходит фертом к заднему из конвойных

      И задушевным тоном в ухо кричит ему:

      «Скидывай полушубок, поносил – и довольно;

      Девочкам пригодится, а тебе ни к чему!»

      И конвоир внезапно смотрит в упор на вора,

      И оба стоят, как рыбы, широко разинув рты.

      Черному ясно видно, что это же Васька Ворон,

      Одесский уркан. И разом они произносят: «Ты!»

      Но тотчас же вспоминают каждый свое назначенье,

      И конвоир снимает руку с его плеча.

      И Черный бьет его в ухо, отчасти для развлеченья,

      Отчасти от горькой обиды, а более сгоряча.

      Но, подоспев, другие Черному крутят руки,

      Такие крепкие парни – они медведя сомнут —

      И, несмотря на силу и все одесские штуки,

      Черный надежно связан в каких-нибудь пять минут.

      «Крепко ж вас откормили даровыми пайками!»

      Он с уваженьем смотрит на связавших его.

      Он для смеха поводит скрученными руками,

      Но эти грозные жесты не трогают никого.

      Никто