И к озаренным высям поднял взор,

      Уже одетым в свет того светила,

      Чей луч ведет отвсюду на простор.

      Сиянье это ужас мой смирило,

      Что в озере души всю ночь стоял,

      Пока меня отчаянье томило.

      Как человек, что, задыхаясь, встал

      На берег, выйдя из морской пучины,

      Глядит назад и видит грозный вал, —

      И дух мой так, покинув дно долины,

      Еще дрожа, глядел назад, где мгла,

      Откуда жив не вышел ни единый.

      Когда ж усталость несколько прошла,

      Стал подниматься я на склон отлогий;

      Ногой опорной – низшая была.

      И вот, на первых же шагах дороги, —

      Пятнистой шкуры выставив наряд,

      Пантера, легкий зверь и быстроногий,

      Бесстрашно встретив мой упорный взгляд,

      Она мне путь столь грозно заступала,

      Что я не раз бежать хотел назад.

      Был ранний час, и солнце поднимало

      С тем сонмом звезд свой лик на высоту,

      Как в оный день, когда Любви начало

      Впервые двинуло их красоту.

      Меня бодрило многое в невзгоде:

      Убор пантеры, тешащий мечту,

      Час дня и месяц, всех нежнее в годе, —

      Но был охвачен ужасом былым

      Я, льва увидя на пустынном всходе.

      Поднявши голову, алчбой томим,

      Ко мне как будто он стремил движенья,

      И воздух словно трепетал пред ним.

      За львом волчица шла; все вожделенья,

      Казалось, в худобе своей тая,

      Она уж многим принесла мученья!

      Под тяжестью сдавилась грудь моя:

      Столь властный страх ее метали взгляды!

      На высь надежду вновь утратил я.

      Скупец, упорно собиравший клады,

      Теряя их, и плачет, и дрожит,

      Ни в чем себе не ведая отрады.

      И я, в тот час, имел такой же вид,

      Когда, за шагом шаг, без состраданья,

      Зверь гнал меня туда, где день молчит[28].

      Я в дол срывался, где познал блужданья,

      И некто вдруг явился предо мной.

      Без голоса от долгого молчанья

      Казался он; к нему в глуши лесной,

      «О, сжалься ты над мною! – возопил я. —

      Кто б ни был, тень иль человек земной!»

      В ответ: «Не человек, но оным был я.

      Меня отец ломбардец породил,

      И мантуанца прозвище носил я.

      Sub Julio[29], но поздно, в Риме жил

      При добром Августе я, в век известный,

      Что призрачных богов и ложных чтил.

      Поэт я был; воспет мной благочестный

      Анхисов сын, кто кинул Илион,

      Когда был Трои град сожжен чудесный.

      Но почему вспять шаг твой обращен,

      К печалям всем, а не к прекрасным горам?

      Путь и начало всяких благ – сей склон!»

      «Ужель