Сквозь крики и грязную ругань

      неделя к неделе – года.

      Заляпанный столик не струган,

      сквозь крышу сочится вода.

      Несчастный удел одиночки

      приклеился, точно репей.

      Как мать отказалась от дочки,

      так нет и любимого ей.

      Стенания, вздохи и всхлипы

      впитались в мой угол и кров.

      Облезлые старые липы

      со всех собирались дворов

      и было до скрипа смешно им

      глядеть, как, совсем не шутя,

      молилось в слезах под луною

      забытое Богом дитя.

      Как будто вчера и как будто

      три тысячи жизней прошло!

      Какое прекрасное утро!

      Как терпкое это мерло.

      Навоз, испарения, рыба —

      всё это останется здесь.

      А ведь эти люди могли бы

      (простите невольную спесь)

      возвыситься, переродиться

      и тоже глядеть из карет,

      как режут в проулках убийцы

      несчастных за горку монет;

      Как кровь ручейками сбегает

      и капает в ливнесток,

      А школьники шустро пускают

      кораблик-дубовый листок.

      Оставлено прошлое в прошлом.

      Пускай копошатся – не жаль.

      Кровь стала рубиновой брошью.

      Я перевернула скрижаль.

      Он

      Любви я никогда не знал:

      ни жениной, ни сестринской, ни материнской.

      Вся жизнь моя – сырой подвал,

      я рыщу в нём – большая злая крыса.

      Я никогда не знал любви.

      И от того мне горше видеть вашу прелесть!

      Хоть плачь, хоть режь себя – реви!

      Ах, лучше б вы куда-нибудь, да делись!

      Не знал я никогда любви!

      Ваш вечный визави во тьме ночной, я

      шепчу себе: живи, червяк, живи!

      Чтоб все узнали мою боль и захлебнулись болью.