Он круглый, звонкий был, ядрёный!

      Любил на травочке зелёной

      Азартно в матчах всех играть,

      Всем доставляя благодать,

      И чтил его игрок и зритель,

      Вся стадионная обитель,

      Что был решителен и смел,

      При пасе лишь туда летел,

      Коль игрокам в том было надо,

      Душа с того их страстно рада,

      Ввергая ум и ноги в прыть,

      Чтоб в нападенье гол забить!

      А у ворот смогли бы лица

      Вмиг от него бы защититься,

      Опасность гола чтоб отвесть,

      Чтоб им за то была бы честь!

      С того летал он вдохновенно,

      Гордясь собою непременно,

      Высокомерия что нос

      Вон от игры к другой всё рос,

      Вконец что вскоре уж зазнался,

      В себе игры увидев аса,

      Мол, ею он руководит,

      С того зазнайки стал вон вид.

      Летать уж в цель совсем упёрся,

      А соизволил вбок да косо…

      Уж не летал стремглав! Уныл…

      – Вон игроков долой – мазил! —

      Трибуны буйные ревели, —

      Эй, игроки, взвинтитесь в деле!

      Вы не детишки во дворе,

      Что не в смышлёной всё поре,

      А звёзды высшего разряда,

      Вот и играть отменно надо,

      Как подобает мастерам!

      А сей игре позор и срам.

      Но игроки в недоуменье:

      – Играть в нас есть всегда уменье,

      Но мяч не слушается нас,

      Он игнорирует наш пас,

      Летит неточно да всё мимо,

      Хотя в цель бьём лишь чётко, зримо,

      Как заколдован стал он кем…

      Вот их азарт в игре стал нем.

      А Мяч в улыбочке ехидной:

      – Какой я действенный и видный,

      Что вон игры весь толк пропал.

      Ай да я спец! Ай да удал!

      Воздайте честь мне в этом, братцы!

      И на глазах стал раздуваться,

      Приняв огромнейший размер…

      – Смотрите! Видом я не сер,

      Смотрюсь вовсю авторитетно,

      На поле важным стал заметно,

      Что ошарашен каждый взгляд…

      Ах, как же стал тому я рад!

      И всё‐то пыжится натужно,

      Объём растёт, растёт всё дружно…

      Но есть всему всегда предел.

      И у Мяча,