Так тихо-долго шла жизнь на убыль

      В душе, исканьем обворованной…

      Так страстно-тихо растаял Врубель,

      Так безнадежно очарованный…

      Ему фиалки струили дымки

      Лица трагически-безликого…

      Душа впитала все невидимки,

      Дрожа в преддверии великого…

      Но дерзновенье слепило кисти,

      А кисть дразнила дерзновенное…

      Он тихо таял, – он золотистей

      Пылал душою вдохновенною…

      Цветов побольше на крышку гроба:

      В гробу – венчанье!.. Отныне оба –

      Мечта и кисть – в немой гармонии,

      Как лейтмотив больной симфонии.

      Милый Вы мой и добрый! Ведь Вы так измучились

      От вечного одиночества, от одиночного холода…

      По своей принцессе лазоревой – по Мечте своей соскучились:

      Сердце-то было весело! сердце-то было молодо!

      Застенчивый всегда и ласковый, вечно Вы тревожились,

      Пели почти безразумно, – до самозабвения…

      С каждою новою песнею Ваши страданья множились,

      И Вы – о, я понимаю Вас! – страдали от вдохновения…

      Вижу Вашу улыбку, сквозь гроб меня озаряющую,

      Слышу, как Божьи ангелы говорят Вам: «Добро пожаловать!»

      Господи! прими его душу, так невыносимо страдающую!

      Царство Тебе Небесное, дорогой Константин Михайлович!

      Меня положат в гроб фарфоровый

      На ткань снежинок яблоно́вых,

      И похоронят (…как Суворова…)

      Меня, новейшего из новых.

      Не повезут поэта лошади, –

      Век даст мотор для катафалка.

      На гроб букеты вы положите:

      Мимоза, лилия, фиалка.

      Под искры музыки оркестровой,

      Под вздох изнеженной малины – Она, кого я так приветствовал,

      Протрелит полонез Филины[30].

      Всем будет весело и солнечно,

      Осветит лица милосердье…

      И светозарно-ореолочно

      Согреет всех мое бессмертье!

      Я, гений Игорь-Северянин,

      Своей победой упоен:

      Я повсеградно оэкранен!

      Я повсесердно утвержден!

      От Баязета[31] к Порт-Артуру

      Черту упорную провел.

      Я покорил Литературу!

      Взорлил, гремящий, на престол!

      Я, – год назад, – сказал: «Я буду!»

      Год отсверкал, и вот – я есть!

      Среди друзей я зрил Иуду,

      Но не его отверг, а – месть.

      – Я одинок в своей задаче! –

      Прозренно я провозгласил.

      Они пришли ко мне, кто зрячи,

      И дав восторг, не дали сил.

      Нас стало четверо[32], но сила

      Моя, единая, росла.

      Она поддержки не просила

      И