Признайся, разве любит сын отца?

      Не Ты ли прочь от грозного лица,

      от рук пустых ушел в расцвете лет,

      чтобы слова отца вписать в завет,

      который редко кто потом прочтет?

      И не сочтет ли вдруг в стремленьи смелом

      сын сердце отчее водоразделом?

      Не в прошлом ли отец наш произрос,

      и не сочтем ли мы его чужим?

      Не потому ли мы теперь бежим

      от блеклых рук и выцветших волос?

      Пусть он героем был, но в свой черед

      расти мы будем, он, как лист, падет.

      Для нас Его забота – тяжкий гнет,

      а голос – камень, так что, сам не свой,

      понять Его пытается живой.

      Никто сказать, что понял, не дерзнет.

      Но величайшей драмой между Ним

      и нами остается громкий шум;

      и мы напрасно в рот Ему глядим:

      слогов отдельных не вмещает ум.

      Его нам вдалеке не рассмотреть;

      когда бы нами Дальний дорожил,

      Ему давно пришлось бы умереть,

      чтоб мы поверили, что здесь Он жил.