(Ангелы больше не могут летать;

      сидят серафимы вокруг Него;

      каждый из них тяжел и печален,

      подобие пернатых развалин,

      пингвинов, понурых и неуклюжих.)

      Смиренье, скажешь, но целее

      ушедший в глубь Твоих примет;

      так в глушь темнеющей аллеи

      уходит молодой поэт;

      крестьяне так над мертвым телом

      ребенка своего стоят,

      и скорбным вызвано уделом

      величье, знаменье утрат.

      Тебя увидевший хоть раз

      над следом горбится Твоим

      и, престарелый нелюдим,

      не хочет знать, который час.

      К природе тянется, томим

      исканьем самой дальней дали,

      идет лугами пилигрим,

      и звезды – лишь Твои скрижали.

      Тебя забудет он едва ли:

      везде Твой плащ, а Ты незрим.

      Ты близок страннику и нов,

      как плаванье по многоликой

      реке, прекрасной и великой,

      несущей множество челнов.

      А даль небесная туманна,

      лесистая земля пространна;

      лишь деревушки здесь и там

      виднеются по временам,

      минуя с колокольным звоном,

      как время со своим законом,

      как все, что можно видеть нам.

      А между тем течет река,

      и города издалека

      напоминают крылья птичьи

      в своем размашистом величьи.