Если б даже пришлось в эту пору

      На родную деревню взглянуть:

      Не видна её бедность нагая!

      Запаслася скирдами[19], родная,

      Окружилася ими она

      И стоит, словно полная чаша.

      Пожелай ей покойного сна —

      Утомилась, кормилица наша!..

      Спи, кто может, – я спать не могу,

      Я стою потихоньку, без шуму

      На покрытом стогами лугу

      И невольную думаю думу.

      Не умел я с тобой совладать,

      Не осилил я думы жестокой…

      В эту ночь я хотел бы рыдать

      На могиле далёкой,

      Где лежит моя бедная мать…

      В стороне от больших городов,

      Посреди бесконечных лугов,

      За селом, на горе невысокой,

      Вся бела, вся видна при луне,

      Церковь старая чудится мне,

      И на белой церковной стене

      Отражается крест одинокий.

      Да! я вижу тебя, Божий дом!

      Вижу надписи вдоль по карнизу

      И апостола Павла с мечом,

      Облачённого в светлую ризу.

      Поднимается сторож-старик

      На свою колокольню-руину,

      На тени он громадно велик:

      Пополам пересёк всю равнину.

      Поднимись! – и медлительно бей,

      Чтобы слышалось долго гуденье!

      В тишине деревенских ночей

      Этих звуков властительно пенье:

      Если есть в околотке больной,

      Он при них встрепенётся душой

      И, считая внимательно звуки,

      Позабудет на миг свои муки;

      Одинокий ли путник ночной

      Их заслышит – бодрее шагает;

      Их заботливый пахарь считает

      И, крестом осенясь в полусне,

      Просит Бога о ведреном[20] дне.

      Звук за звуком, гудя, прокатился,

      Насчитал я двенадцать часов.

      С колокольни старик возвратился,

      Слышу шум его звонких шагов,

      Вижу тень его; сел на ступени,

      Дремлет, голову свесив в колени.

      Он в мохнатую шапку одет,

      В балахоне убогом и тёмном…

      Всё, чего не видал столько лет,

      От чего я пространством огромным

      Отделён, – всё живёт предо мной,

      Всё