И в – кувшинов разбитых – чаду

      маслянистом, как речь фарисея,

      т. е. книжника, т. е. найду

      то, к чему до-коснуться не смею

      горлом. В страхе животном труда,

      будто выдох с тревогой пожатый

      в лабиринт – где не глина горит

      яко ангел слепой. Из палаты

      он несёт своё око в руке,

      свой язык, что удвоен пустыней

      коридорной – как будто бы свет

      одиноким случился и – длинным.

      Горловина сужается, я

      оставляю тебе своё мясо

      и смеркается тонкий народ,

      говоря в животах у Миасса.

      Не будет прошлого – посмотришь и не будет —

      как птаху непрозрачную нас сдует

      сквозняк, иголка, что в слепой руке —

      ты переходишь небо по реке.

      И вдоль растут то люди, то не люди,

      а отпечатки их на дне посудин,

      их эхо ромбовидное – плыви

      подсудный, утерявший любой вид.

      Никто не вспомнит нас лет через двадцать —

      так водомерка может оторваться

      от отражения слепого своего

      оставив лапки – только и всего.

      Щебечет чашка воробья,

      кофейный дух в себе лелея,

      где наша злая эмпирея

      однажды выпилит меня,

      и по дороге насыпной,

      в нутре подводы Сугомака,

      свезёт поленом на костёр,

      в котором ты невиновата.

      О, чашка воробья в окне,

      ты в месте затрещишь, где был я,

      не человеком, а скворцом —

      пока отпиливали крылья.

      Найдись, свобода или смерть,

      в холодном чуде пробужденья

      когда не глаз – а сна порез

      ты носишь, будто воскресенье,

      в расколотом своём лице,

      во всём, что спрятано снаружи —

      иди-свищи себя, как зверь,

      запаянный в медь местной стужи.

      На переломе дерева пророс —

      как будто от экватора отчалил

      на чайке, что плывёт песком в Бангкок —

      на зрении своём, в чужой печали

      читает вслух Бог наши имена,

      планируя за щепкою, как выдох

      и ловит соловьёв, кладёт в карман

      огня – и взрезав горло – этот выход

      вставляет в шрамы им – и жестяной

      тягучий звук, на цып войны слетаясь,

      всё пахнет розами, как тёплый перегной,

      где женщина стоит, не раздеваясь.

      Подробны льдина и пчела,

      как горечь ветки тополиной,

      что гул внутри у фонаря,

      что ток, в котором ты повинен,

      Бегут