Под райским деревом земля обнажена,

      вода бежит невидимая или —

      три мёртвых лебедя лежали под землёй —

      гляди, гляди! – они уже ожили,

      и вот – бегут прозрачные в метель

      три лебедя три лошади три хляби,

      и март [в глазах сухих совсем сухой]

      простит меня – ни для чего ни ради

      под райским деревом прозрачным [ни мертва]

      вода кружит, как женщина и лебедь —

      как яблоко и апельсин права,

      смущенья и судьбы своей не стоит.

      И женщина – невидима, как блядь,

      прекрасна и обуглена от мужа,

      и отражается у дерева в глазах,

      как лошадь, что блестит как будто лужа.

      Папиросный свет из трясогузки

      и низинной крови водяной,

      что во мне ты снова в дым попутал

      под своею долгою губой?

      На губе и на земле чайковской,

      как чифир произрастая вновь,

      просыпаюсь каждым тёмным утром,

      засыпаю в белый перегной,

      что меня звериными очами

      плачет и выдавливает в свет

      как пернатое [еще недо-созданье]

      из одних особенных примет.

      Я тебя в кармане убаюкал —

      ты лежишь и тянешь из меня

      утро не похожее на утро,

      свет квадратный – русский, как словарь.

      как на рыжеющем и мужеском пиру

      я эту чашу внове повторю —

      как будто набирая из Исети

      холодных уток что попали в сети

      светающего снега языка

      прохожего как будто с ИТК

      он возвращается в спрессованный как ветер

      Катеринбург и сломан свысока

      его мотив что повторяют дети

      когда вокруг его течёт река

      и иссекает лики

      в мокром свете

      Над преисподней – лёд, бумажный лёд

      хрустит и говорит ночь напролёт,

      ночь напролёт – из всяческих затей,

      растет из человеческих костей.

      Всё слишком человечное в аду —

      что