Куда мы поведём свои стада,

      которые, не ведая стыда,

      растут в садах овечьих и летят

      среди пархатых этих медвежат

      на улицу по имени меня —

      одну из версий белых тупика,

      ложатся вдоль огня, в бумажный лёд,

      ощупывая тень свою, как ход?

      Стада идут здесь, голые стада,

      в подмену рая, слова, в имена —

      на их знамёнах белые скворцы,

      и двери, что скрипят на тельце их,

      возможны, как за дверью пустота

      которая [как лёд] сомкнёт уста

      бумажные, в которых смерть течёт

      надёжна и густа – как донник в мёд.

      Пусть пастухи моих живых костей

      в ночи шумят, в резине тополей,

      и льются сквозь пергамент твёрдый снов —

      пока подложный рай мой не готов

      пока хрустит над преисподней лёд

      мой псоголовый, будто милый кров.

      я буду здесь в своих родных садах,

      где прячет дерево в самом себе тесак.