Так ли

      сяк ли,

      но однажды

      хляби небные

      разверзлись

      и прохожий

      беспокойный

      замер вдруг

      перед мечтой.

      Неуемные движенья,

      скомканные

      даже будто,

      словно даже

      в исступленье,

      давкой стиснуты

      людской.

      Никогда

      свою кипучесть

      душам чуждым

      не вручайте.

      Равнодушие

      возможно

      маска тонкая

      иных…

      Льнут

      прохожие к прохожим

      осторожно

      и тревожно,

      их в груди

      трепещет

      сердце,

      словно птенчик

      в страшный миг.

      Грязь на ноги

      брызжут яро

      мимо мчащие

      машины.

      Перепачканные спины.

      Перекошенные рты.

      Ненормальных

      больше стало,

      множат лица их

      витрины.

      Посходили от

      ударов

      переполненной

      Москвы.

      Но прохожие похоже

      на влюбленных не похожи —

      стайкой винной хороводят,

      или курами сидят…

      Вспененные тени.

      Капанье воды.

      Шорохи… Ступени…

      На ногах пуды.

      В подземелье страшном

      дерзкие цветы.

      Ненасытность счастьем.

      Нега наготы.

      Все!

      Лишь облик милый

      в сумраке плывет.

      Ты чужая или

      голос оживет?

      Голос рушит стены.

      Стонет немота.

      Навзничь сны.

      Мгновенна

      жизни суета.

      А ночь таит неведомость —

      губами шепчет: Мой!

      И дикими побегами

      всплывает образ твой.

      И тянутся-сплетаются

      далекие тела…

      В нас ночь просыпается

      дневная жуть тепла.

      И словно говорят они

      на древнем языке,

      притихшие на краткий миг

      в отчаянной тоске.