Что ж, напишу из последних сил,

      Из последних сил нацарапаю:

      Был человек. Он немного просил.

      Был и ушел тихой сапою.

      Был человек. А осталось рванье.

      Май мой! Листва полуночная!

      О, как зарыться, как скрыться в нее!

      Жизнь моя, девка восточная!

      Тихо. Уймись. Отойди. Не маячь.

      Бешенство. Темень. Паскудство.

      Разве что детский забавный плач.

      Разве что хмурость напутствий

      Тех, кто в себе, будто в танке, горел

      Мотор чадил. Волна бежала.

      Старик смотрел из-под руки.

      Большое небо принижало

      Нас в этой ямине реки.

      Но мы карабкались по склону

      Громадной ладожской воды.

      Здесь были чайками вороны,

      А вместо волн куски слюды.

      Тонула Шлиссельбурга горка,

      Немой истории предмет,

      Ее надежная подпорка

      И обстоятельный ответ.

      А дальше – сузилось значенье

      Больших, туманных, важных дел

      И, якорем уняв крученье,

      Старик негромкое запел.

      Он пел, разматывая леску,

      О легкомысленной вдове,

      Которая еще невестой

      Ловила пташек в мураве.

      Затем лишь голые инстинкты

      Нас продолжали волновать,

      И в мире был уже один ты

      И эта водяная гладь.

      А рыбы шевелили ртами,

      Кидаясь слету на крючок,

      И только тем общались с нами,

      Блюдя бойкот, храня молчок.

      Мягкие, сладкие губы кино.

      Терпкость подмышек. Закинуты руки

      В зал, где столетнее льется вино,

      Кубки звенят. Мальчик плавает в стуке

      Сердца. Он любит беспечную прядь

      И, зарываясь лицом ослепленным

      В запах волос, забывает дышать

      И просыпается слабым и томным.

      Мягкие, сладкие губы кино.

      Терпкость подмышек. Закинуты руки

      В зал, где ушедшее отражено

      В юном и трепетном замкнутом круге.

      Разве привидится старый вокзал,

      Смуглая девочка в стоптанных тапках?

      Век или черт алый бант повязал

      Голой той девке с соском-бородавкой?

      Мягкие, сладкие губы кино.

      Терпкость подмышек. Закинуты руки

      В зал, где потешно прищурился сноб

      И молодеют глухие старухи.

      Сколько ни пой, как судьбу не тревожь,

      Как ни гадай на цветах и сирени,

      Снова Рембо на ребенка похож,

      Словом рождая лиловые тени.

      Так встань у палатки и лесу ответь,

      Что было с тобою, что было.

      Глазам твоим в белых ночах зеленеть.

      Глазами твоими в разлуках болеть,

      Чтоб небо и то зазнобило.

      Беспечная врунья, слепой стебелек,

      Хозяйка