В глуши бутылочного рая,

      Где пальмы высохли давно,

      Под электричеством играя,

      В бокале плавало окно.

      Оно, как золото, блестело,

      Потом садилось, тяжелело,

      Над ним пивной дымок вился.

      Но это рассказать нельзя.

      Звеня серебряной цепочкой,

      Спадает с лестницы народ,

      Трещит картонною сорочкой,

      С бутылкой водит хоровод.

      Сирена бледная за стойкой

      Гостей попотчует настойкой,

      Скосит глаза, уйдет, придет,

      Потом с гитарой наотлет

      Она поет, поет о милом,

      Как милого она любила,

      Как, ласков к телу и жесток,

      Впивался шелковый шнурок,

      Как по стаканам висла виски,

      Как, из разбитого виска

      Измученную грудь обрызгав,

      Он вдруг упал. Была тоска,

      И все, о чем она ни пела,

      Легло в бокал белее мела.

      Мужчины тоже всё кричали,

      Они качались по столам,

      По потолкам они качали

      Бедлам с цветами пополам.

      Один рыдает, толстопузик,

      Другой кричит: «Я – Иисусик,

      Молитесь мне, я на кресте,

      В ладонях гвозди и везде!»

      К нему сирена подходила,

      И вот, тарелки оседлав,

      Бокалов бешеный конклав

      Зажегся, как паникадило.

      Глаза упали, точно гири,

      Бокал разбили, вышла ночь,

      И жирные автомобили,

      Схватив под мышки Пикадилли

      Легко