А там, хоть было мне и горе,

      Но предстояло с мамой вскоре

      Нам жить на новом где‒то месте.

      И вот с такими, мы как, вместе

      На грузовых и отвезли нас.

      Из рая будто был мой вынос.

      Но там отдельно комнатёнка

      Была представлена нам. Звонко

      Я в ней кричал, кричало эхо,

      Крик повторя и радость смеха!..

      Пока она была пустая,

      А стала мне теперь родная.

      У общежития мальчонок

      Нас встретил хиленьких силёнок.

      Был он неряшлив и грязнющий,

      Уже пред нами здесь живущий.

      Он был в коротеньких штанишках,

      Весь в синяках, порезах, шишках,

      Волос не знала ввек расчёска,

      Из носа свесилися броско,

      Дрожа, две липкие тесёмки…

      И грязь комком в ушах котомке.

      С плеча штанов спустилась лямка…

      В носке дыра зияла‒хамка…

      Сандалий вырваны застёжки,

      Все в цыпках руки напрочь, ножки…

      Ютилась грязь всё под ногтями…

      Аль невдомёк его то маме?

      Он созерцал прибытье наше.

      Открытый рот просил, знать, каши…

      Когда он шмыгал носом звонко,

      То за одной в него тесёмка

      Другая тут же и спешила!

      Потом свисали обе мило…

      Работа частая насоса

      Вновь, вновь была мальчонка носа,

      Вон шум вкруг улиц заглушая…

      Ай да экзотика большая!

      «Эй, Трумэн, кыш быстрей в сторонку!

      Приезжим ты прожёг печёнку

      Своей помехой на пороге,

      А то отдавят напрочь ноги… —

      Вскричали тётеньки серьёзно, —

      Ты на пути торчишь занозно».

      Мы ошарашены: ну имя!..

      Чуть‒чуть от слова, вроде, «дрыня»

      С прихватом следующего – «труня»,

      С приклейкой значимого «тюня».

      Но кто дал имя так безбожно?

      Звучит отвратно и сапожно…

      Сандалий ширканье начавши,

      Покинул взоры всё же наши,

      На кухню общую направясь,

      Где родилась надежды завязь,

      Перепадёт