Он родился во вторник, а умер в среду.

      Между вторником и средой прошло

      Сорок два года. К обеду

      Его сожгли. Четырнадцать было его число.

      И это называлась жизнь: учеба;

      Манипулирование локтями от рожденья до гроба;

      Опять учеба, теперь в уменье удержаться на плаву;

      Дежурные болезни и последняя не ко двору;

      Семья, в своем многообразии проблем;

      Источники дохода от работы до дела

      И делишек; несколько тем,

      Приносящих наличные; и она, ценитель его тела,

      Разделяющая с ним изюминку бытия

      По вторникам; струя

      Чистого воздуха в нашей атмосфере –

      Коллекционирование марок; по мере

      Прихода зеленых покупка чего-то такого,

      Японского и американского производства,

      Более шикарной модели, чем у соседей; последнее слово

      В этом вопросе – Тайёта-Карина, цвета без жлобства.

      И вот его нет. Поминки. Воспоминания пришедших,

      Желающих вспомнить. Черешни

      После водки. Наступающее лето

      Постаралось и на это.

      А в сущности все это так нелепо…

      Где ряды торговли были,

      Грустно бегают собаки.

      Все продали и пропили,

      И уехали поляки.

      Местечковые евреи

      Здесь нечесаны, небриты.

      В бакалее, как в музее,

      Под стеклом лежат бисквиты.

      Сорок долларов зарплата.

      Карты в номерах и кости.

      И совсем не виновата

      Та, что хочет сразу в гости.

      Этот город на границе,

      Вспоминаемый не часто, –

      Одинокий выкрик птицы,

      На одежде капля масла.

      Было Господу угодно –

      В раз последний – знаем это –

      Всех созвать нас в город Гродно,

      Разбросав потом по свету.

      Я написал всё это очень

      Давно. И крайне сожалею,

      Что поэтический мой почерк

      Не стал ни четче, ни крупнее:

      «Что толку получать зарплату

      За бесхребетную учтивость

      И ставить новую заплату

      На душу – так вот получилось?» –

      Но,