с муравьиной зеленью, с соловьем, гремящим в державных арка

      раскрытых настежь – теперь уже до победы.

      И венки плывут по каналам в речистых парках

      в честь Фонтаний святых и нимф серебристых Леты.

      Бог Янус стоит в Михайловском замке, Федор

      смотрит, как снег идет за двоих, за троих, за многих.

      Януарий – странник, стоящий на месте, сверток

      с небытием – хорошеет, как яхта в высоком доке.

      Федор видит, идут солдаты, со спин их смотрят —

      ягуар по горло, Иван-да-Марья по плечи,

      а еще прорастает лавр, шумный от ветра с моря,

      и свечи горят, говорят человечьи речи.

      Бог небесного свода! человеков хранитель от мига,

      когда Спермус, как лев с клинком в загустевшей лапе,

      первым прорвался к цели и стал над прудом, как липа,

      не зная, зачем ему пруд, все эти глуби, хляби.

      Федор смотрит, как снег летит, укрывая Невский,

      пахнет елкой и медом, змея лежит на комоде,

      свитая в обруч, в венок, и белы занавески,

      подрагивая от удара внизу топора по мясницкой колоде.

      Бог, растущий из пустоты, заключенной в ребрах,

      кажущий лики ангелам в паутине,

      обворовывающий живых – их отличая от мертвых,

      переча вестнику в небе и Богу в пустыне!

      Ты расти, моя снежная лапа, бедные люди,

      говорит ей Федор, плещась молоком в бидоне,

      и ложится в нее, и целует бедные груди,

      и плывет в море света, ничей, как тритон в тритоне.