Сначала я разглядел колючую проволоку,

      и по позвоночнику прополз холодок,

      потом увидел комнату, пол которой устлан срезанными волосами,

      и мне стало не хватать воздуха.

      Обувь казнённых свалена грудой,

      её не успели унести,

      спортплощадка заставлена коробками из-под еды,

      целая витрина очков,

      каждая вещь хранит тепло убитых.

      Мои шаги всё глуше и глуше,

      не осмеливаюсь смотреть на стены,

      с этих стен на меня взирают

      полные ужаса глаза истерзанных людей.

      Даже если я весь обращусь в сострадание,

      всё равно останусь чем-то перед ними виноватым.

      Семь часов –

      время моей утренней пробежки,

      я прохожу в парк через боковые ворота,

      а выхожу через главные.

      Около восьми

      я миную банк,

      и так каждый день.

      У дверей встала машина инкассаторов,

      троица в бронежилетах,

      подняв автоматы, смотрят по сторонам.

      Я прохожу под дулами,

      и, чтобы продемонстрировать,

      что не намерен грабить,

      нарочно не смотрю в их сторону.

      С детства я знаю,

      что деньги надлежит зарабатывать трудом,

      что недопустимо грабить и воровать,

      потому что в руках у полицейских – автоматы,

      и если вдруг

      они случайно нажмут на курок,

      то я, вероятно, попаду в сегодняшние газеты

      и буду причислен

      к разбойникам.

      В этом не то чтобы не имеется смысла,

      просто из предосторожности

      палец полицейского лежит на курке,

      и всякий прохожий заслуживает подозрения,

      любой, кто ведёт себя странно,

      может представлять опасность.

      Если так продолжается долгое время,

      начинаешь сам себя подозревать:

      а вдруг под ногами окажется арбузная корка

      или человек чихнёт?

      Любое неловкое движение –

      и кто сможет тогда поручиться, что курок

      не сдвинется на миллиметр?

      Каждый