Шарканье жестяной лопаты

      по льду: шарк, шарк, шарк.

      В семь утра, чем богаты,

      тем и рады шуршать

      эти поскребыши ночи

      в мягком еще мозгу,

      как шаг слуховых отточий

      вместо слов «не могу» –

      ни спать уже, ни проснуться,

      только просунуться мозгом туда, где

      под ударами секундного кнутца

      шаркает жесть по мертвой воде.

      Утоптан снег, деревья голы,

      кора внизу от сырости черней.

      Как в старших классах средней школы,

      все больше длинных серых дней.

      И человек сезона просвещенья

      подсматривает правильный ответ:

      движенья нет, есть только приближенья,

      ученье –  тьма, а неученье –  свет.

      По маленькой бы еще небесного огня,

      чтоб сердцу стало холоднее,

      чтоб дымчатые края, друг в друга прозвеня,

      сомнений не оставили бы на дне и

      опять наполнились отчужденным пайком

      того, чье сердце стало льдинкой,

      кто с этой песней больше незнаком

      и водится с колючей сонатинкой

      там, где на всех –  единственный клавесин,

      и все к нему подносят звуков горстки,

      но вместо клавиш –  иглы, и один

      из ангелов-чертей всем выдает наперстки.

      (А кому-то не выдает?..)

      Какие черти детские, кривые

      качают эту лодочку-печаль!

      Какие у нее уключины кривые,

      и всего-то им жаль, и всего-то: им жаль!

      И всех делов-то: прохудилось днище,

      и маленькая трещина слезит

      февральский день, уже не день, а днище,

      и сколько в нем поместится обид!

      И сколько еще останется места

      для местных радостей –  для ветра и воды,

      для их морского «тили-тили-теста»,

      для их земного «растуды»!

      Тихо так, что щелкают позвонки:

      тишина тебе сворачивает шею,

      и ты оборачиваешься.

      Снежинки стучат в теплые виски,

      им в конусе под фонарями страшнее,

      вот и мельтешат они вовсю.

      Сова на ветке лицом ли, спиной

      сидит; из головы две веточки торчат,

      сидит и кряхтит гýдко: э-э, э-э,

      Плохо ей в этот снегопад одной,

      а может, хорошо, совсем наоборот,

      как, наоборот совсем, – тебе.

      Летела стая… Совсем не про них:

      зимой они всегда одиночки. Сов семь,

      может, наберется иногда

      осенью –  лететь к нам сюда, «на юг»,

      за мышью. Нынче здесь мышь под снегом совсем

      и ходит под снегом по ходам,

      так что приходится ловить и птиц.

      Сова