Аккуратно, перед наступленьем

      все по кружкам разливают водку.

      Порошенный снегом суп глотают,

      хлеб дожевывая на ходу.

      Мы с Суродиным сидим в сторонке.

      Может быть, последний ломоть хлеба,

      может быть, последний раз из фляги

      водку разливаем пополам.

      Выпили. Чтоб тот, кто уцелеет,

      помнил этот день оглохший, белый

      и домой вернулся и за друга

      две хороших жизни пережил!

      У него в спине была воронка.

      Мелкая воронка, но насквозь.

      Снега незрячие. Слепые

      дожди сшивают с небом землю.

      Ее заносят тихой пылью

      ветра, от года к году злее.

      Несут тяжелые уроны

      войска от танковых атак.

      Убитых вороны хоронят

      на безымянных высотах.

      И кажется, быть пусту миру.

      Народы мечутся в падучей.

      На снос назначена квартира.

      Другая где? Найдется лучше?

      В траншейных профилях земли

      мы пели. А над нами пели

      снаряды. Плакали, скрипели

      и подпевали, как могли.

      Почти не помню песню ту.

      Но были там слова такие:

      «Не для меня сады цветут.

      Не для меня придет весна

      и песней жаворонок зальется,

      и кто-то в роще отзовется

      с восторгом чувств не для меня!»

      И вот весна пришла. Не для

      меня. И жаворонок залился.

      А я напился и свалился

      в канавы, травы и поля.

      Никто, никто не помнит слов.

      Кто помнил – тех уж нет на свете.

      На фронте была далеко идущая мечта:

      если бы мне разрешили —

      потом, потом,

      когда кончится война,

      когда совсем кончится

      и все уже будет позади, —

      тогда чтобы мне разрешили

      хоть немного еще пожить

      и просто оказаться Там

      и просто увидеть…

      И мне разрешили.

      Не просто смотреть но

      подниматься и опускаться

      обижаться и не обижаться

      забываться и не забываться

      соглашаться и не соглашаться

      напиваться и не напиваться

      и еще тысячу всего

      только на эту рифму

      и еще сто тысяч на другие.

      Стыдно быть несчастливым.

      А женщины,

      самые, казалось бы, несовершенные,

      иногда говорят такие слова…

      И так смешно шутят,

      и так проницательно думают о нас —

      чтобы нам было