Сколько милых ровесников

      в братских могилах лежит.

      Узловатая липа

      родительский сон сторожит.

      Все беднее теперь я,

      бесплотнее день ото дня,

      с каждой новой потерей

      все меньше на свете меня.

      Черноглазый ребенок…

      Давно его, глупого, нет.

      Вместо худенькой девушки —

      плоский бумажный портрет.

      Вместо женщины юной

      осталась усталая мать.

      Надлежит ей исчезнуть…

      Но я не хочу исчезать!

      Льются годы рекою,

      сто обличий моих хороня,

      только с каждой строкою

      все больше на свете меня.

      Оттого все страшнее мне

      браться теперь за перо,

      оттого все нужнее

      разобраться, где зло, где добро.

      Оттого все труднее

      бросать на бумагу слова:

      вот, мол, люди, любуйтесь,

      глядите, мол, я какова!

      Чем смогу заплатить я

      за эту прекрасную власть,

      за высокое право

      в дома заходить не стучась?

      Что могу?

      Что должна я?

      Сама до конца не пойму…

      Только мне не солгать бы

      ни в чем,

      никогда,

      никому!

      Насыпает камешки в ведерки,

      носит от скамейки до ворот…

      Я стою на солнечном пригорке

      в первый раз в пилотке, в гимнастерке…

      Девочка меня не узнает.

      Я сама себя бы не узнала

      три недолгих месяца назад…

      Вдруг она вгляделась, подбежала,

      засмеялась: «Мама, ты солдат?»