А тем временем в лесу далеком,

      на поляне широкой,

      под сосною высокой

      на зорьке на ранней

      Иван пробудился,

      пробудился-проснулся,

      сладко потянулся

      да по сторонам оглянулся.

      Очи потирает, в толк не возьмет,

      где он, никак не поймет:

      то ли даче с друзьями,

      то ли на рыбалке с карасями,

      то ли на поляне с шашлыками.

      Вокруг тишина таинственная

      и местность воинственная,

      человеком не хоженая.

      Всюду заросли дремучие,

      в траве твари рыскучие,

      в небе птицы летучие.

      Тут и вспомнил Иван,

      что в сказку попал.

      Закручинился-опечалился,

      стал не весел,

      ниже плеч голову повесил.

      Вниз глядит, а на ногах у него

      не ботинки с подковками,

      а лапти с веревками,

      и штаны не из кожи,

      а из дерюжки-рогожи,

      на плечах не куртка с застежками,

      с заклепками-брошками,

      в ремнях да на молниях,

      а рубаха просторная, долгополая —

      холстина домотканая, посконная,

      с косым воротом.

      Еще пуще Иван опечалился,

      слезами горькими обливается:

      – Что же делать мне, горемычному?

      Где найти мне, сыскать путь-дороженьку?

      Как из леса поганого выбраться?

      Как от сказки треклятой избавиться?

      Лишь изрек те слова нечестивые,

      как узрел бел камень