Если камешки на две кучки спорных

      Мы разложим, по разному их цвету,

      Белых больше окажется, чем черных.

      Марциал, унывать нам смысла нету.

      Если так у вас было в жестком Риме,

      То, поверь, точно так и в Ленинграде,

      Где весь день под ветрами ледяными

      Камни в мокром красуются наряде.

      Слышен шелест чужого разговора.

      Колоннада изогнута, как в Риме.

      Здесь цветут у Казанского собора

      Трагедийные розы в жирном гриме.

      Счастье – вот оно! Театральным жестом

      Тень скользнет по бутонам и сплетеньям.

      Марциал, пусть другие ездят в Пестум,

      Знаменитый двукратным роз цветеньем.

      Я знаю, почему в Афинах или Риме

      Поддержки ищет стих и жалуется им.

      Ему нужны века, он далями сквозными

      Стремится пробежать и словно стать другим,

      Трагичнее еще, таинственней, огромней.

      И эхо на него работает в поту.

      Он любит делать вид, что все каменоломни

      В Коринфе обошел, все дворики в порту.

      Он в наш вбегает день – идет снежок мучнистый,

      Автобус синий дым волочит, как крыло,

      И к снегу подмешав как будто прах кремнистый,

      Стих смотрит на людей и дышит тяжело.

      Сейчас он запоет, заплачет, зарыдает,

      Застонет, завопит… но он заводит речь

      Простую, как любой, кто слишком много знает,

      Устал – и всё равно не сбросит тяжесть с плеч.

      Какой, Октавия, сегодня ветер сильный!

      Судьбу несчастную и злую смерть твою

      Мне куст истерзанный напоминает пыльный,

      Хоть я и делаю вид, что не узнаю.

      Как будто Тацита читала эта крона

      И вот заламывает ветви в вышине

      Так, словно статую живой жены Нерона

      Свалить приказано и утопить в волне.

      Как тучи грузные лежат на косогоре

      Ничком, какой у них сиреневый испод!

      Уж не Тирренское ли им приснилось море

      И остров, стынущий среди пустынных вод?

      Какой, Октавия, сегодня блеск несносный,

      Стальной, пронзительный – и взгляд не отвести.

      Мне есть, Октавия, о ком жалеть (и поздно,

      И дело давнее), кроме тебя, прости.

      В тридцатиградусный мороз представить света

      Конец особенно легко.

      Трамвай насквозь промерз. Ледовая карета.

      Сухое, пенное, слепое молоко.

      И в наших комнатах согреться мы не в силе.

      Кроваво-красную не взбить в прожилке ртуть.

      Весь день в России

      За край и колется, и страшно заглянуть.

      Так вот он, оползень! Они смешны с призывом

      В мороз открытыми не оставлять дверей.

      Сыпучий