Воробьи возвращаются в город. Щебечут, галдят.

      Во дворах мельтешат, копошатся у талых помоек.

      Вот, один, как из старого фильма, заправский пират,

      а другой, посмотри, с жёлтым клювом, особенно боек.

      Среди медленных, важных, клюющих зерно голубей,

      они словно шпана беспризорная из подворотни.

      День встаёт над умытой дождями Москвой, и синей

      бесконечное небо над Бибирево и Капотней.

      Шумный город, как фокусник, прячет весну в рукаве.

      Светит солнце вовсю, словно летом, уже без утайки.

      И повсюду: на тёплом асфальте, пожухлой траве,

      рассыпаются шустрой гурьбой воробьиные стайки.

      Вон их сколько! Шумят, задираются, прут на рожон.

      А недавно ещё пропадали, и где непонятно.

      Наступает апрель. Начинается тёплый сезон.

      Воробьи возвращаются в город. И это приятно.

      Когда-нибудь этот мир остановится

      как старые карманные часы

      чей механизм износился от времени

      пружина ослабла

      шестерёнки проржавели

      и стёрлись до основания

      а стрелки застыли

      или бессильно повисли

      на выцветшем циферблате

      И некому

      да и не у кого будет спросить

      который час?

      Метафора амфоры,

      древнего быта осколки –

      аллюзия времени.

      Музейная пыль сродни

      космической пыли.

      Тени исчезнувших цивилизаций

      взывают из темени

      прошлого:

      Стойте!

      Мы тоже когда-то, как вы

      любили, мечтали.

      Мы были!

      Воины и мореходы,

      простые крестьяне, строители…

      Мастер, корпевший над статуей,

      как твоё имя?

      Мира навеки ушедшего

      безымянные жители

      смотрят на нас с фаюмских портретов

      глазами живыми.

      Помедлив на последнем рубеже,

      скупое солнце прячется за крыши.

      О том, что дело к вечеру уже,

      я промолчу, но ты меня услышишь.

      Ты свет зажжёшь, и тьма сойдёт на нет.

      Прикроешь в доме окна, чтобы тыщи

      ночных гостей, стремящихся на свет,

      не вторглись в наше скромное жилище,

      в котором только двое: ты и я

      живём, как две нахохленные птицы.

      Зачитанную книгу Бытия

      открыв на заключительной странице,

      мы будем молча наблюдать в окно

      на