«Верую!

      Во единого бога-отца

      Золотого тельца.

      Верую в чудотворный процент,

      силу вкладов и рент

      с их влияний чудовищной сферою.

      Верую в благородный металл,

      во святой капитал,

      возносящий над участью серою.

      Верую!»

      Помилуй, Боже, и спаси!

      Перед Тобою обнаженный

      на стыд и слезы осужденный

      Ересиарх Всея Руси.

      И полудённый неба плач

      потряс светлейшее светило:

      я резал напрочь, точно врач,

      то, что вчера душою было.

      Уплыло каплей по стеклу,

      упало образом в примете,

      кружилось вальсом на балу

      анти-Господнее столетье.

      А я смеялся и плясал,

      и богохульствовал без меры.

      И вот я тот, кем смел и стал —

      священномученик Химеры.

      Не дух, не зверь, не человек,

      не изгонённый, но изгнанник.

      И очарованный вовек,

      рождённый Русью Божий странник.

      Унылый дождик моросит.

      А я, как Бог, преображенный,

      стихи читаю прокаженным

      Ересиарх Всея Руси.

      Монархия света, монархия тьмы.

      О, как это с детства знакомо!

      И небо закатное цвета сурьмы

      опять зависает над домом.

      Мудрейшие книги лежат на столе —

      сокровища ересиархов.

      Но хищные тени бегут по земле,

      печальные слуги монархов.

      Ни свету, ни ночи умы не нужны.

      Представьте:

                                       сиянье без тени!

      иль облако пьяной разнузданной тьмы,

      и в небыль крутые ступени!

      Рождён человек, чтоб на лезвии жить,

      идти между тенью и светом.

      А что же поэт?

      Он не может ступить

      ни шагу, не помня об этом.

      Позвольте, зачем, и скажите, к чему

      природе нужны эти страсти?

      Ты просто иди ни на свет, ни во тьму,

      а к Богу за чистым причастьем.

      Но я, как поэт, поводырь и певец,

      помочь не смогу, не посмею.

      Коль ты не поднимешь терновый венец,

      я просто тебя пожалею.

      Востроносые чайки проносятся низко над морем,

      видно, в тучах под небом им так неуютно леталось.

      Я хотел распрощаться с обыденным семенем горя,

      только кроме него ничего на земле не осталось.

      Я давно не слыхал, как дурачатся птицы весною,

      и поу́тру мечтаю водой ключевою умыться,

      но московское серое небо встаёт надо мною:

      ни полёта, ни мысли и даже воды не напиться.

      Я старался отмыть, обелить и очистить Отчизну,

      только времени мне на старанья уже не осталось.

      Может, кто-то из вас позабудет про тлен коммунизма

      и сумеет дарить не постылую злобу, а радость.

      И