Мокрые черные липы

      стоят на чуть припорошенных снегом,

      зеленых газонах

      и ждут, когда кончится день.

      На площади пусто,

      только булыжник блестит

      после дождя, как живой,

      и успевает заметить

      спину бегущего человека.

      На высокой острой башне

      собираются бить часы,

      но что-то не бьют,

      лишь стрелка закручена в железный узор.

      На железную рельсу упал

      желтый лист и к железу прилип.

      Вздрогнул я, будто кто-то позвал

      снова слушать озябнувший скрип

      черных рам на осеннем ветру,

      стук дождя по холодной траве…

      И я понял, что скоро умру,

      если вновь не увижу во сне

      свет огня, тишину твоих рук,

      тяжесть яблок в уставшем саду

      и озябшего дня полукруг,

      и дороги прямую черту,

      по которой мы шли, не спеша,

      к электричке вдоль мокреньких дач.

      С низкой ветки, как сокол с плеча,

      полетел в облака черный грач.

      На солнце «20», в море «7».

      Капуста во дворах.

      Крутые улочки, портвейн,

      озябших крыльев взмах.

      Киосков синих мятый бок,

      блестит на солнце жесть.

      Я пью в кафе томатный сок,

      автобус ровно в «шесть».

      Я выберу море, и пляж, и загар,

      руки твоей холод на коже.

      Обычное солнце, обычный пожар

      внутри, ни на что не похожий.

      Солнце упало наземь,

      Дней расколов стекло.

      Ломкой вчерашней грязью

      Смерзлось дорог кольцо.

      Листья поднялись в небо,

      Льдом облаков застыв.

      Запах жилья и хлеба

      Стынет в руках моих.

      И неподвижный город

      Смотрит, как в окна, в пруд.

      Ветра последний шорох

      Птицы как хлеб клюют.

      Заболел весь мир непониманьем,

      Редкость слово, сказанное влад.

      Странником, просящим подаянье,

      Тянет