Спускалась женщина к реке,

      Красива и рыжеголова.

      Я для нее одно лишь слово

      Писал на выжженном песке.

      Она его читала вслух.

      «И я люблю…» –

      Мне говорила.

      И повторяла:

      «Милый, милый…» –

      Так,

      Что захватывало дух.

      Мы с ней сидели на песке,

      И солнце грело наши спины.

      Шумели сосны-исполины,

      Грачи кричали вдалеке.

      Я в честь ее стихи слагал,

      Переплывал быстрину нашу,

      Чтобы собрать букет ромашек

      И положить к ее ногам.

      Она смеялась и гадала,

      И лепестки с цветов рвала.

      То ль клятв моих ей не хватало,

      То ль суеверною была.

      С тех пор прошло немало лет.

      Глаза закрою – вижу снова,

      Как я пишу одно лишь слово,

      Которому забвенья нет.

      Мне приснился Президент.

      Мы сидели рядом.

      Я использовал момент –

      Попросил награду.

      Как-никак, а юбилей.

      Сколько лет скопилось.

      Президент сказал: «О’кэй!

      Окажу вам милость». –

      И, добавив – «Будет так!», –

      Мило улыбнулся.

      Ну, а я такой м-к, –

      Взял, да и проснулся.

      Я стал бояться тишины…

      Когда иду я улицей ночной,

      Мне кажется – я слышу чьи-то сны.

      И тишина смыкается за мной.

      Всё безмятежно, всё в плену покоя.

      Вокруг меня – ни одного лица.

      Я в тишину вхожу, как входят в горе,

      Когда ему ни края, ни конца.

      Когда оно вот так неотвратимо,

      Как эта притаившаяся тишь.

      И улица – как старая картина,

      Где ничего почти не различишь.

      Но я ее намеренно бужу,

      Стучусь в асфальт я злыми каблуками.

      Уснувшему беспечно этажу

      Кидаю в стену крик свой,

      Словно камень.

      Чтоб кто-нибудь бы вышел на порог

      Или хотя бы выругался, что ли…

      Я в той ночи, как будто в чистом поле,

      Где голос мой и страх мой одинок.

      Поэта решили сделать начальством.

      А он считает это несчастьем…

      И происходят странные превращенья:

      Те, кто при встречах кивал едва,

      Теперь, как пальто, подают слова.

      Здороваются, словно просят прощенья.

      Поэт не привык

      К