Пусть пасмурный октябрь осенней дышит стужей,

      Пусть сеет мелкий дождь или порою град

      В окошки звякает, рябит и пенит лужи,

      Пусть сосны черные, качаяся, шумят,

      И даже без борьбы, покорно, незаметно,

      Сдает угрюмый день, больной и бесприветный,

      Природу грустную ночной холодной мгле, —

      Я одиночества не знаю на земле.

      Забившись на диван, сижу; воспоминанья

      Встают передо мной; слагаются из них

      В волшебном очерке чудесные созданья

      И люди движутся, и глубже каждый миг

      Я вижу души их, достоинства их мерю

      И так уж наконец в присутствие их верю,

      Что даже, кажется, их видит черный кот.

      Который, поместясь на стол, под образами,

      Подымет морду вдруг и желтыми глазами

      По темной комнате, мурлыча, поведет…

      Себя я помнить стал в деревне под Москвою.

      Бывало, ввечеру поудить карасей

      Отец пойдет на пруд, а двое нас, детей,

      Сидим на берегу под елкою густою,

      Добычу из ведра руками достаем

      И шепотом о ней друг с другом речь ведем…

      С летами за отцом по ручейкам пустынным

      Мы стали странствовать… Теперь то время мне

      Является всегда каким-то утром длинным,

      Особым уголком в безвестной стороне,

      Где вечная заря над головой струится,

      Где в поле по росе мой след еще хранится…

      В столицу приведен насильно точно я;

      Как будто, всем чужой, сижу на чуждом пире,

      И, кажется, опять я дома в Божьем мире,

      Когда лишь заберусь на бережок ручья,

      Закину удочки, сижу в траве высокой…

      Полдневный пышет жар – с зарей я поднялся, —

      Откинешься на луг и смотришь в небеса,

      И слушаешь стрекоз, покуда сон глубокой

      Под теплый пар земли глаза мне не сомкнет…

      О, чудный сон! душа Бог знает где далеко,

      А ты во сне живешь, как все вокруг живет…

      Но близкие мои – увы! – все горожане…

      И странствовать в лесу, поднявшися с зарей,

      Иль в лодке осенью сидеть в сыром тумане,

      Иль мокнуть на дожде, иль печься в летний зной —

      Им дико кажется, и всякий раз я знаю,

      Что, если с вечера я лесы разверну

      И новые крючки навязывать начну,

      Я тем до глубины души их огорчаю;

      И лица важные нередко страсть мою

      Корят насмешками: «Грешно, мол, для поэта

      Позабывать Парнас и огорчать семью».

      Я с горя пробовал послушать их совета —

      Напрасно!..