Там в этой книжной лавке,

      Где букинист рассеянный

      Чахнет на старом прилавке.

      Русский Парнас в рассеянии.

      Книги стоят рядами

      В темном углу скучая.

      Нетронутые годами

      Возле халвы и чая.

      Непроданная поныне

      Горечь русской души —

      Этот рыдал в Берлине,

      Тот голосил в Виши.

      Этот поэт без звания,

      Тот – титулованный князь;

      У князя давно графомания

      В скитаниях развелась.

      Тлеют давно страницы.

      Выцвело имя поэта,

      Лирик скончался в Ницце,

      Трагик в Бельгии где-то.

      Слава их редко тешила,

      Статуи им не высила,

      На шеи наград не вешала.

      Не клала венков на лысины.

      Жили с мечтой о чуде —

      Хоть в виршах восстать из мертвых!

      Только стихи как люди —

      Мало стихов бессмертных.

      Многих уже не стало

      В майской звенящей сини.

      На кладбищах полыхала

      Сирень, как тогда в России.

      Спит букинист у кассы,

      Похрапывает глухо,

      В стаканчике из пластмассы

      Чай и дохлая муха.

      Робко через оконце,

      Грязную раму минуя,

      Входит мутное солнце

      В эту тоску земную.

      Спит букинист, не слышит,

      Как обкарнав сатирика.

      Трагика съели мыши

      И доедают лирика.

      В декабре вспоминается май,

      Вспоминается юность все чаще.

      Мокрый Киев, веселый трамвай

      На зеленую площадь летящий.

      Там в саду за кривой мостовой

      В синих блестках и ливня и мая.

      Ты стоишь под сиренью густой.

      На свиданье меня поджидая.

      Мы по площади старой пойдем,

      Мы еще не предвидим разлуку,

      Как чудесно под этим дождем!

      Как волшебно держать твою руку!

      Я совсем еще юноша, я

      Нерешительный и неуклюжий,

      И в глаза твои жадно глядя,

      Попадаю ботинками в лужи.

      Как привольно, как радостно тут

      По проулкам шататься без цели!

      Водосточные трубы поют

      И грачи от весны оголтели.

      Счастье жизни – хмельное вино,

      Город так по-весеннему светел…

      Боже мой! Как все это давно!

      Как давно это было на свете!

      Тридцать первое декабря.

      Шторы окон опущены низко.

      Неуверенный свет фонаря

      Освещает клочок Сан-Франциско.

      Шум кварталов к полночи иссяк.

      Тротуары пустынны и сизы,

      Лишь стоит охмелевший босяк

      На углу, словно башня из Пизы.

      Я в гостинице этой опять,

      Я давно уже маюсь