Как тебя из слов построить, Грачаница,

      чтобы умилиться, а не отчаяться?

      Чтобы никогда не терять из виду

      со стены глядящую Симониду.

      Чтобы подсобили святые сербские

      унести тебя в своем сердце, и

      чтоб любой из нас, где ни погляди,

      по одной Грачанице нес в груди.

      Что берег в душе от вышних,

      то огонь уже повыжег,

      пламенем – по рукам,

      вспышками – по устам.

      За слезы о чьем-то сыне

      за попранные святыни,

      за птицу, сбитую влет,

      душа к отмщенью зовет.

      Крест, меч и речь мою —

      Косову отдаю.

      В Метохии – сны мои.

      С подъязычным ядом змеи

      пойду в монастырь Дечаны —

      оставить старые раны,

      и силой памяти призван,

      вернусь к тебе, древний Призрен:

      разрушенные, в чаду,

      Архангелы[3] обойду.

      Мы готовили из пепла

      Хлеб.

      Замешивали его слюной,

      Заливали водой,

      В которой отражалась луна.

      Мы добавляли уголья из орехов

      И порох какой-то лечебной травы,

      Переливали юрьевской росой

      И снова добавляли

      Одну каплю воска,

      Чтобы душа лучше легла

      В яму посередине.

      Такой хлеб,

      Испеченный на солнце,

      Мы не ели,

      Но зашивали в пояс,

      Сотканный из соли,

      И в глухой час ночи

      Бросали собакам.

      Как говорится,

      Лечили ужас.

      Не зная, что только

      Дым

      Стал

      Нашей жизнью.

      Я сманила тебя оттуда, где было тебе светло,

      в этот мир, где живая душа дешевле полушки,

      что ни сей – слишком поздно тут всходит добро,

      слишком рано – зло,

      и поэтому ты не спеши выйти вон из нашей избушки.

      Ты возьми себе в помощь, как в начале времен,

      зверолова чутье – знатока повадки звериной.

      Много в городе комнат-пещер, и со всех сторон

      праисторию жалит будильников рой комариный.

      Вот