Искусство быть португальцем. Тейшейра де Пашкуайш
Читать онлайн книгу.
лузитанскому гению.
За исключением равнин Алентежу, однообразных, как будто укутанных ночью исполинских и древних мавританских снов, и обнаженных долин Траз-уш-Монтеша в их иудейской желтой и бесплодной враждебности, португальский пейзаж[45] почти везде походит на пейзаж, окружающий Тамегу.
Между Доуру и Миньу – это сердце Португалии, связанное брачными узами с врождённым чувством Нации.
Отражение пейзажа в человеке деятельно и постоянно. Ландшафт не представляет собой неодушевлённую вещь, он обладает душой, которая воздействует с любовью или болью на наши мысли или чувства, изменяя их, и какой бы ни была его собственная сущность, его смутное и неясное качество, он обретает в нас нравственное и сознательное действие.
Поэтому ландшафт играет огромную роль в нашем существовании: он имеет над нами такую же власть, как наследственность, силу, равную силе духа наших предков.
Без изучения его нравственного влияния на человека, я уверен, познание человеческой души будет неполным, останется в тени природа и происхождение некоторых чувств и инстинктов[46] (красоты и преступления, например, в их пантеистических формах), определённых изменений, от которых мы страдаем, некоторых черт, которые мы приобретаем, и т. п.
Кровь
Мы используем это слово для обозначения Наследия.
Красные кровяные тельца несут внутри себя древние возможности, которые заново возникают и определяют характер индивидов и Народов.
В крови кричат старые трагедии, тихо звучат старые мечты, старые диалоги с Богом и с землёй, надежды, разочарования, ужасы, подвиги, которые рисуют живыми красками черты и движения наших душ.
Кровь – это память, в которой живут призраки, владеющие нами и управляющие нами.
Голос крови отвечает голосу земли: этот таинственный диалог показывает глубинные черты португальской души.
Иберия первоначально была населена разными Народами, от которых произошли современные кастильцы, баски, андалузцы, галисийцы, каталонцы, португальцы и другие.
Эти Народы принадлежали двум разным этническим ветвям, различающимся физической и нравственной природой.
Одна ветвь – арийская (греки, римляне, готы, кельты и др.), другая – семитская (финикийцы, евреи и арабы).
Арий создал греко-римскую цивилизацию, пластический культ Формы, красоту, зарождавшуюся в осязаемой и близкой Реальности[47], Язычество; Семит создал иудейскую цивилизацию, Библию, культ Духа, божественную вечность, красоту, зарождающуюся за границами Материи.
Арий воспевал на вершинах Парнаса зеленеющую земную радость, ангельскую оболочку Жизни; Семит прославлял на холмах Голгофы спасительную боль, которая нас возносит к небу, мечту о Спасении через жертву, которую индивидуальное приносит духовному[48].
Венера – это высший цветок греческого натурализма; Богородица Страдающая – высший цветок иудейского спиритуализма. Первая символизирует телесную любовь, которая продолжает жизнь, вторая – идеальную любовь,
Много было написано в прозе и в стихах о пейзаже Коимбры. Вся меланхолическая плавность растворяется в мягких тонах, которые сочетаются с нежным неподвижным и задумчивым видом, и привносит в наш гений нерешительный рассвет, утреннюю печаль полутеней, взволнованные слёзы наших первых элегий.
Но регион между Доуру и Миньу определяется мягким или драматическим сочетанием своих контрастов. Далее мы ещё увидим, как они совпадают с контрастами народной души.
В мучительном пейзаже Траз-уш-Монтеш больше криминальных смертей, чем в весёлом и счастливом пейзаже Миньу.
Там убивающий нож превращается в палку, шумящую ветку дерева. Инструмент преступления становится растительным, а толчок или удар палкой, можно сказать, языческим преступлением нанесения телесного оскорбления.
Из сказанного выше в других главах легко можно понять, что мы говорим о двух реальностях: реальности – среды (животной) и реальности – цели (духовной).
Далее мы увидим, что этот «дуализм» превращается в «единство» в характерном понимании «души отечества» – неисчерпаемом источнике красоты философской, религиозной и нравственной мысли.
И, таким образом, любовь семейная и любовь к отечеству, представленные одним и тем же чувством жертвы, христинианизируются. И эти две любви превращаются, как мы уже говорили, в две первые формы любви к Богу, который является высшим объектом всех наших чувств.